упомяну только кое о чем, что даст тебе верную картину моего злополучного положения. Мой господин имел привычку кормить меня в столовой, в уголке у печи, давая мне сам привычные порции супа, овощей и мяса. Я кушал с такой благовоспитанностью и опрятностью, что на паркете не было ни малейшего жирного пятнышка. Сколь велик был поэтому мой ужас, когда однажды за обедом миска, едва я приблизился к ней, раскололась на сотню кусочков и жирный бульон щедро хлынул на великолепный паркет. Профессор в гневе накинулся на меня со злобной бранью, невзирая на то что профессорша пыталась меня извинить, хотя на ее бледном лице все же можно было прочесть горькую досаду. Она сказала, что если даже эти мерзкие пятна не удастся вывести, то ведь можно отциклевать это место или же вставить новую досочку паркета. Профессор питал глубочайшее отвращение к такого рода починкам, он уже слышал, как подмастерья столяра строгают и стучат молотками, и, таким образом, ласковые извинения профессорши заставили его впервые прочувствовать всю мою мнимую неловкость и принесли мне помимо вышеупомянутых бранных слов еще пару крепких пощечин. Я стоял там в полном сознании своей невинности, совершенно сбитый с толку, и вовсе не знал, что и думать, что и говорить. Только тогда, когда подобное происшествие случилось со мной два-три раза, я заметил, в чем тут все коварство! Мне начали ставить полуразбитые мисочки, которые при легчайшем прикосновении непременно разбивались вдребезги. Мне не позволяли больше оставаться в комнате, а за ее пределами я получал еду от кухарки, но в таких ничтожных количествах, что, побуждаемый гложущим голодом, вынужден был жадно хватать то кусочек хлеба, то какую-нибудь косточку. Из-за этого всякий раз возникал отчаянный шум, и мне приходилось терпеливо сносить упреки в воровстве там, где речь могла идти разве что об удовлетворении настоятельнейших природных потребностей. Затем стало еще хуже! С ужасным криком кухарка пожаловалась однажды, что у нее из кухни исчезла прекрасная баранья ножка и что, конечно, стащил ее именно я! Как весьма важное домашнее происшествие, дело дошло до самого профессора. Тот сказал, что прежде он никогда не замечал во мне склонности к хищениям и что шишка воровства у меня также отнюдь не развита. Да и весьма, мол, маловероятно, чтобы я управился с целой бараньей ногой так, чтобы от нее более не обнаружилось никаких следов. Начались поиски, и – на моей подстилке нашли остатки бараньей ноги! Мурр! Взгляни сюда, с лапой на сердце клянусь тебе, что я был совершенно неповинен в этом, что мне никогда и в голову не приходило красть жаркое, но чем могли помочь все мои уверения в полнейшей невинности тут, когда вещественное доказательство говорило против меня! Профессор озлобился тем более, что он стал было на мою сторону и так обманулся при этом в своем добром мнении обо мне. Я получил здоровую порцию колотушек. Если профессор после этого давал мне почувствовать отвращение, которое я в нем вызывал, то госпожа профессорша была тем дружелюбней ко мне, чем злее ее супруг, – она даже гладила меня по спине, чего никогда прежде не делала, и даже время от времени подбрасывала мне добрый лакомый кусочек. Ну как я мог предполагать, что все это было лишь лицемерным обманом, и все-таки это вскоре выяснилось! Двери столовой были открыты нараспашку, желудок мой был пуст, и я со страстной печалью глядел туда и с болезненным чувством вспоминал о тех добрых временах, когда я, едва только распространялись сладостные ароматы жаркого, не напрасно начинал взирать с мольбой на господина профессора и при этом, как это говорится, даже нарочито принюхивался. И вот тогда-то профессорша, восклицая «Понто! Понто!», ловко протягивала мне аппетитный кусочек баранины, зажатый ею между нежным большим пальцем и миловидным указательным; очень возможно, что в энтузиастическом порыве возбужденного аппетита я схватил кусок с большей, чем именно следовало, жадностью, но я не укусил эту нежно-лилейную руку, ты уж поверь мне, я не лгу, милый Мурр. И все-таки профессорша громко воскликнула: «Злюка-пес!» – и упала, как бы потеряв сознание, обратно в кресло, и я, к моему великому ужасу, увидел несколько капель крови на большом пальце профессорши. Профессор пришел в безумную ярость, он побил меня, даже стал пинать меня злобно, он обращался со мной с такой жестокостью, что я, пожалуй, не сидел бы здесь с тобой, мой милый котик, на парадном и не грелся бы на солнышке, если бы не спасся бегством из дому! О возвращении нечего было и думать. Я не мог не видеть, что я не смогу ничего предпринять против коварных замыслов профессорши, ведь всему виной была жажда мести за злополучную перчатку барона, – и решил немедленно пуститься на поиски нового хозяина. Прежде это было не слишком трудным, учитывая прекрасные дары, которыми наградила меня столь добрая ко мне Мать-Природа. Однако голод и грусть довели меня до такого жалкого состояния, что я при ставшей столь мизерабельной наружности на самом деле должен был страшиться того, что везде буду натыкаться на отказ. Печальный, терзаемый настоятельной необходимостью безотлагательно раздобыть себе пропитание, я прокрался за ворота. Я увидел господина барона Алкивиада фон Виппа, который шел передо мной, и уж не знаю как, но мне пришла в голову мысль предложить ему свои услуги. Быть может, это было темное, необъяснимое предчувствие, что таким образом мне представится случай отомстить неблагодарному профессору, как это впоследствии в самом деле и случилось. Я подтанцевал на задних лапах к барону, подождал, когда он приблизится ко мне, увязался за ним, когда он стал рассматривать меня, и с некоторым даже удовольствием без долгих разговоров последовал за ним вплоть до самого его дома. «Взгляните, Фридрих, – сказал он молодому человеку, которого он называл своим камердинером, невзирая на то что у него больше не было никаких других слуг, – что это за пудель, который, можно сказать, сам нашелся. Если бы он только был поприглядней!» Фридрих, однако же, весьма похвалил выражение моей физиономии, а также изящество моей фигуры и сказал, что мой хозяин, должно быть, прескверно со мной обращался, – видимо, оттого я его покинул. Он прибавил к этому, что пудели, которые по собственной охоте отыскивают себе хозяина, обычно бывают верными, порядочными животными; таким образом, барон не мог отказаться от того, чтобы удержать меня при себе. Невзирая на то что я теперь, вследствие забот и попечения Фридриха, приобрел весьма гладкий вид, мне казалось все же, что барон был обо мне невысокого