«О ты, милостивое небо, – прошептал старик трепещущими устами, – это она сама, она говорит со мной, снизойдя ко мне с высоты небесной, стало быть, ее уже нет среди нас, живых!» – И тут вновь послышался все тот же мелодический звук, и еще тише, еще отдаленнее зазвучали слова:

В чьей душе любовь жива,

Смерть того унесть не может;

Вяжет Вечер кружева

Тем, чье сердце Утро гложет!

Час пробьет – и подытожит

Жизнь, мелькнувшую едва;

Смелый – сам себе поможет:

Воля неба такова!

Усиливаясь и вновь ослабевая, сладостные звуки навевали дремоту, которая окутала старика своей черной пеленой. Но в темноте взошел, мерцая, как волшебная звезда, сон былого счастья, и Кьяра вновь лежала на груди маэстро, и они оба снова были молоды, и никакой злобный дух не в силах был омрачить чистое небо их любви!

(Здесь издатель должен обратить внимание благосклонного читателя на то, что кот снова начисто выдрал несколько макулатурных листов, благодаря чему в этой истории, полной пробелов, возник еще один пробел.

По нумерации страниц выходит, однако, что недостает всего лишь восьми столбцов, в которых, должно быть, не содержалось ничего особенно важного, так как абзацы, следующие за пробелом, в общем вполне увязываются с предшествующими пробелу. Итак, дальше следует такой текст.)

…не вправе был ожидать. Князь Ириней был вообще решительный враг всяких необыкновенных случаев, в особенности ежели в эти события вплеталась его собственная персона, он отнюдь не склонен был в подобных случаях исследовать дело повнимательнее.

Посему он взял из табакерки, как обычно поступал в подобных критических случаях, двойную понюшку, уставился на лейб-егеря своим прославленным всеистребляющим фридриховским взором и молвил:

– Лебрехт, я полагаю, что мы превращаемся в беспробудных лунатиков и видим призраков и вообще натворили необычайно много совершенно излишнего шума?

– Ваша светлость, – спокойно возразил лейб-егерь, – вы можете выгнать меня в шею, как самого заурядного негодяя, ежели все, что я говорю, не чистейшая правда и если все не происходило именно так, как я вам это рассказал. Я повторяю это – откровенно и смело: Руперт – законченный негодяй!

– Как! – воскликнул князь в превеликом гневе. – Как, Руперт, мой старый верный кастеллан, который полвека прослужил княжескому дому, ни разу не допустив, чтобы, скажем, заржавел замок, а также не допускал и мысли о том, чтобы манкировать отпиранием и запиранием, так неужели же он законченный негодяй? Лебрехт! Да вы одержимы, вы спятили, должно быть! Сто тысяч прокля…

Князь запинался, как всегда, когда он ловил себя на том, что начинает браниться, что шло вразрез со всеми правилами сиятельной благопристойности. Лейб-егерь использовал это мгновение, чтобы с крайней поспешностью ввернуть в разговор свое слово:

– Ваша светлость, вы, конечно, будете теперь совершенно разгорячены и к тому же вспыльчивы, и бранитесь, и клянете все на свете, хотя это и некрасиво, но все-таки я никак не смогу умолчать об этом, ведь, что ни говорите, это чистейшая правда!

– Кто горячится? – сказал князь сдержанней. – Кто вспыльчив, кто бранится? Ослы бранятся! Я хочу, чтобы вы мне все повторили, как было дело, только коротко и ясно, с тем чтобы я на тайном заседании мог все это пересказать моим советникам для пристойного обсуждения и решения – какие же в дальнейшем следует принять меры по этому поводу. Ежели Руперт и в самом деле негодяй, ну что ж, впрочем, там видно будет!

– Как уже сказано, – начал лейб-егерь, – когда я вчера освещал дорогу фрейлейн Юлии, тот самый человек, который здесь давно уже бродит перед нами, проскользнул совсем под моим носом. «Стой, – подумал я про себя, – обязательно надо изловить этого прохвоста» – и, доведя милую барышню доверху, погасил свой факел и застыл в темноте. Немного времени спустя тот самый человек вылез из кустов и тихо постучался у дверей. Я осторожно прокрался за ним. Дверь отворили, вышла девушка, и вместе с этой девушкой чужак прошел внутрь. Это была Нанни, вы ведь знаете ее, ваша светлость, хорошенькую Нанни, служанку госпожи советницы?

– Coquin[156], – воскликнул князь, – с высокими коронованными особами не болтают легкомысленно о каких-то хорошеньких Нанни, – но! – продолжайте, продолжайте, mon fils[157].

– Да, – продолжал лейб-егерь, – это была она самая, хорошенькая Нанни, я никогда бы не подумал, что у нее могут быть такие подозрительные знакомства. Итак, ничего, кроме пустяковой любовной интрижки, подумал я про себя, но я никак не мог примириться с тем, что здесь только амурные шашни и ничего более, – такое мне прямо в голову не лезло! И я остался стоять у самого дома. Тут, довольно много времени спустя, явилась госпожа советница, и едва она вошла в дом, как наверху раскрылось окно и оттуда с необычайным проворством выпрыгнул тот самый чужак, как раз прямо на гвоздики и левкои. Садовник ужасно опечален и проклинает все на свете, он, кстати, стоит сейчас за дверью с разбитыми горшками и хочет самолично пожаловаться вашему сиятельству! Но я его не впустил, потому что этот старый прохвост насосался уже с утра пораньше.

– Лебрехт, – прервал князь своего лейб-егеря, – Лебрехт, это кажется мне какой-то подделкой, имитацией, что ли, ибо то же самое происходило уже в опере господина Моцарта, называемой «Женитьба Фигаро», каковую оперу я видел в Праге. Оставайся же верен истине, о мой егерь!

– Ни словечка, – продолжал говорить Лебрехт, – ни даже полсловечка я не говорю, которого бы я не мог подтвердить под личной присягой! Стало быть, этот парень выпрыгнул из окошка, и я думал было его схватить, но он с быстротой молнии вскочил и помчался во весь опор – куда? Ну что вы думаете, ваша светлость, куда он помчался?

– Я ничего не думаю, – возразил князь торжественно, – не беспокойте меня, егерь, излишними риторическими вопросами о моих помыслах, а рассказывайте все спокойно и осмотрительно вплоть до самого конца рассказа – вот тогда, когда вы кончите, егерь, я и соизволю думать.

– Прямиком, – продолжал егерь, – в необитаемый павильон помчался этот человек. Да – необитаемый! Как только он постучался у дверей павильона, внутри вспыхнул свет, и тот, кто вышел из дверей на этот стук, был не кто иной, как чистенький, опрятный и высокопорядочный господин Руперт, за которым чужак и проследовал прямо в дом, и Руперт снова накрепко запер двери. Вот видите, ваша светлость, этот Руперт занят какими-то делишками с бог весть откуда взявшимися опасными гостями, которые при ихнем отчаянном пронырстве непременно замыслили нечто худое! Кто знает,