– Кто? Как? Est-il possible![158] Бенцон! Не сплю ли я? Принц Гектор? – Взор князя упал на лейб-егеря, который в полнейшем смущении теребил шляпу в руках. – Егерь, – крикнул ему князь, – егерь, убирайтесь прочь, лесничий и его люди, все прочь – прочь домой! Чтобы никто не смел показываться, никто не смел попадаться на глаза! Бенцон! – обратился он затем к советнице. – Милая Бенцон, вы можете представить себе, что Лебрехт назвал принца Гектора – парнем и негодяем! О несчастный! Но это останется между нами, Бенцон, это государственная тайна. Скажите же, объясните мне только, как это могло случиться, что принц сделал вид, что уезжает, – и спрятался здесь, как будто бы с какой-то авантюрной целью?!

Наблюдения лейб-егеря вывели советницу Бенцон из немалого затруднения. Хотя она и была совершенно убеждена в том, что ей не стоит открывать князю пребывание принца в Зигхартсхофе, либо, что еще хуже, его покушения на Юлию, но дело все же не могло оставаться в таком положении, которое с каждой минутой должно было складываться все более угрожающе для Юлии да и для всей совокупности дел, которую сама Бенцон с такими трудами поддерживала.

Теперь, когда лейб-егерь выследил убежище принца и тому грозила опасность быть обнаруженным и извлеченным оттуда не очень почетным образом, она была вправе выдать его, не подвергая Юлию опасности. Посему она и объяснила князю, что, видимо, какой-то любовный разлад с принцессой Гедвигой заставил принца сделать вид, что он поспешно уезжает, и со своим преданнейшим камердинером спрятаться так близко от возлюбленной своей. Что в этом поступке есть нечто в духе романов, нечто авантюрное – нельзя, конечно, отрицать, но какой любящий не обладает склонностью к такого рода поступкам?! Кстати, камердинер принца очень ревностный поклонник ее Нанни и через эту последнюю ей, советнице Бенцон, и стала известна тайна.

– Ах, – воскликнул князь, – слава богу, что камердинер, а не сам принц пробрался к вам и потом выпрыгнул из окошка прямо на горшки с цветами, словно паж Керубино. Мне уже приходили в голову всякого рода неприятные мысли. Принц – и вдруг – прыгать в окошко, – это же решительно никак не вяжется!

– Ах, – возразила Бенцон с лукавой улыбкой, – я ведь знаю одну сиятельную особу, которая отнюдь не пренебрегала дорогой через окно – наружу, когда…

– Вы, – прервал князь советницу, – вы смутите меня, Бенцон, вы попросту приведете меня в замешательство. Умолчим о былых делах, давайте поразмыслим лучше, как поступить теперь с принцем! Любая дипломатия, любые параграфы государственного права, любые придворные обычаи летят ко всем чертям в этом проклятом положении! Должен ли я игнорировать его? Должен ли я по чистой случайности встретиться с ним? Должен ли я? Должен ли я? Голова моя идет кругом, как будто ее уносит какой-то вихрь. Вот что получается, когда сиятельные особы снисходят до таких вот странных романтических проказ!

Бенцон и в самом деле не знала, как уладить дальнейшие взаимоотношения с принцем Гектором. Но из этого затруднительного положения нашелся выход. А именно – еще прежде чем советница успела ответить князю, вошел старый кастеллан Руперт и вручил князю маленькую, сложенную в несколько раз записочку, заверяя при этом с плутовской усмешкой, что он послан высокой персоной, которую он имел честь весьма неподалеку отсюда держать под замком.

– Стало быть, вы знали, Руперт, что… – сказал князь старику весьма благосклонно. – Что ж, я всегда считал вас порядочным и верным слугой моего семейства, и вы теперь именно таким и оказались, ибо вы, так как это и было вашим долгом, повиновались повелению моего достойного зятя. Я подумаю о том, как наградить вас.

Руперт поблагодарил князя в униженнейших выражениях и покинул комнату.

В жизни не так уж редко случается, что какого-либо человека считают особенно порядочным и добродетельным именно тогда, когда он как раз совершает какой-нибудь скверный поступок. Об этом подумала Бенцон, которая знала о наглом покушении принца Гектора много больше и была вполне убеждена в том, что престарелый лицемер Руперт был посвящен в эту мерзкую тайну.

Князь сломил печать на записке и прочел:

«Che dolce più, che più giocondo stato

Saria, di quel d’un amoroso core?

Che viver più felice e più beato,

Che ritrovarsi in servitù d’Amore?

Se non fosse l’huom sempre stimulato

Da quel sospetto rio, da quel timore,

Da quel martir, da quella frenesia,

Da quella rabbia, detta delosia.

В этих стихах великого поэта вы, мой государь, найдете причину моего таинственного поведения. Я полагал, что не любим тою, которой поклоняюсь, в которой – вся моя жизнь, все мои порывы и упования, для которой одной жарко пламенеет моя пылающая грудь. О, до чего же я счастлив! Я убедился теперь, что все обстоит иначе, вот уже несколько часов, как я знаю, что я любим, и я выхожу из моего убежища. Любовь и счастье – вот заветный пароль, возвещающий о моем прибытии. Вскоре я смогу приветствовать вас с сыновним благоговением.

Гектор».

Быть может, благосклонному читателю не покажется излишним, если биограф здесь ненадолго оставит в стороне течение событий и вставит в текст свой опыт перевода этих итальянских стихов. Они могли бы звучать в переводе примерно следующим образом:

Когда Любовь возносит нас крылато,

Какое пламя блещет в нашем взоре!

Кто любит так восторженно и свято,

Не дразнит Купидона в тщетном споре;

Но нет на свете злее супостата,

Чем тот, который – с радостью в раздоре

Над нашей задушевностью смеется, —

Злой дух, который Ревностью зовется!

Князь дважды и трижды с чрезвычайным вниманием прочел записку, и чем чаще он читал, тем сумрачней становились морщины на его челе.

– Бенцон, – проговорил он наконец, – Бенцон! Что это такое стряслось с принцем? Стихи, итальянские стихи он посылает сиятельной особе, коронованному тестю, вместо четкого, разумного объяснения? Что же это такое?! В этом нет никакого смысла! Мне кажется, что принц возбужден и экзальтирован совершенно неприличным образом. В стихах говорится, насколько я понимаю, о счастье любви и о муках ревности. Причем тут ревность, хотел бы я узнать у принца; к кому, о праведное небо, может он здесь приревновать? Скажите мне, милая Бенцон, находите ли вы в этом клочке бумаги хотя бы проблеск здравого человеческого рассудка?

Бенцон была уязвлена тайным смыслом, заключавшимся в словах принца, который она, после того что случилось