Шрифт:
Закладка:
– Нет, – сказала она с некоторой стремительностью, – не откажусь. И у меня нет ничего более интересного. – Она помолчала, глядя на него блестящими глазами; волосы у нее смешно торчали из-под шапочки сестры милосердия, одна щека была заметно испачкана сажей. – Завтра у меня два часа свободных. Пойдем куда-нибудь пить чай?
Дэн засмеялся, все еще не поднимая глаз:
– Об этом-то я и хотел просить вас.
– Я знаю, знаю: это неприлично, что я сама себя приглашаю, – болтала без умолку Грэйс. – Но, Дэн, я так рада, что слов не нахожу! За полтора месяца мы можем обойти сотню мест!
Она вдруг осеклась:
– Но, может быть, вы переписывались и с какой-нибудь другой девушкой и теперь захотите проводить время с ней?
Дэн с таким огорчением посмотрел на нее, что пришла очередь Грэйс смеяться. И она радостно засмеялась. Как приятно снова увидеть Дэна! Дэн всегда был чудесный товарищ, еще с тех дней, когда он катал ее в фургоне по Аллее и позволял выбирать в его корзине самую лучшую булочку с кремом. Тот же Дэн делал ей свистки из ивовых прутьев, и показывал гнездо королька в роще, и привозил ей с фермы Эвори венки из колосьев… И несмотря на мундир младшего лейтенанта и руку на перевязи, Дэн ничуть не изменился, был все тем же Дэном ее радостного детства. Полагалось ему вернуться с фронта «совершенно преобразившимся и внутренне и внешне», решительным и властным. Но Дэн, как и она, никогда не переменится. Он все тот же застенчивый, скромный Дэн. Грэйс и в голову не приходило, что она влюблена в Дэна, но она чувствовала, что с тех пор, как уехала из дому, никогда еще не была так счастлива, как сейчас. Она подала Дэну руку, прощаясь с ним:
– Завтра в три, Дэн. Ждите меня на улице. И не подходите слишком близко, иначе Мэри-Джен уволят из-за вас.
Она взбежала по лестнице раньше, чем Дэн успел что-нибудь сказать.
На следующий день они встретились в три часа и отправились пить чай в новую кондитерскую Гарриса на Оксфорд-стрит. Они не могли наговориться. Дэн, победив свою застенчивость, оказался интереснейшим собеседником, – так, во всяком случае, думала Грэйс. Он со своей стороны заставлял ее рассказывать, жадно слушал все, что она говорила, – и это было для Грэйс так непривычно и так приятно. Осмелев, она рассказала ему о своей тревоге за Артура и отца. Дэн выслушал ее молча и сочувственно.
– Дома неблагополучно со времени того наводнения в шахте, – заключила она, и глаза ее приняли грустное и серьезное выражение. – Даже трудно поверить, что это тот самый наш старый дом. Мне и думать тяжело, что я туда вернусь.
Он кивнул головой:
– Понимаю, Грэйс.
Грэйс задумчиво посмотрела на него:
– Вы тоже не вернетесь в «Нептун», не правда ли, Дэн? Мне не будет покоя, если вы вернетесь в эту ужасную шахту!
– Нет, – отвечал Дэн. – Пожалуй, хватит с меня. Понимаете, у меня было время обдумать все. По правде сказать, у меня никогда душа не лежала к этой работе. Но не стоит повторяться, об этом уже много раз говорено… Виновато и несчастье в шахте, и все остальное. – Он помолчал. – Если я вернусь живым с фронта, я хочу стать фермером.
– Это хорошо, Дэн, – сказала она.
Они продолжали разговаривать, и говорили так долго, что кельнерша два раза подходила к ним и надменно осведомлялась, не подать ли им еще чего-нибудь.
Потом они погуляли в парке и не заметили, как прошло время до пяти часов. Перед общежитием сестер Грэйс остановилась и сказала:
– Если я вам не очень надоела, Дэн, то, может быть, мы как-нибудь снова погуляем вместе?
Они стали часто гулять вдвоем: ходили вместе в самые неожиданные места и наслаждались – ах, как наслаждались! Гуляли по набережной Челси, ездили на пароходике до Путнея, омнибусом в Ричмонд; открывали забавные маленькие кофейни, заказывали макароны и minestrone в Сохо – и все это было, может быть, и банально, но упоительно, все это переживалось людьми миллионы раз, но Дэном и Грэйс – впервые.
Однажды вечером, возвращаясь с прогулки в Кенсингтонском парке, они у общежития столкнулись лицом к лицу с Хильдой. Хильде было известно об экскурсиях Грэйс и Дэна, и Хильда, хотя горела желанием высказаться, хранила холодное и язвительное молчание. Но сегодня она остановилась, с ледяной усмешкой посмотрела на Дэна и сказала:
– Добрый вечер!
Это походило на пощечину. Дэн ответил:
– Добрый вечер, мисс Баррас.
Постояли молча. Потом Хильда сказала:
– Вы, по-видимому, берете от войны все, что можете, мистер Тисдэйл!
Грэйс воскликнула запальчиво:
– Дэн ранен. Не это ли ты имеешь в виду?
– Нет, – возразила Хильда все тем же нестерпимо снисходительным тоном. – Вовсе не это.
Дэн покраснел. Он смотрел Хильде прямо в глаза. Наступило неприятное молчание, пока Хильда не заговорила снова:
– Мы вздохнем с таким облегчением, когда эта война окончится. Тогда каждый вернется на свое место.
В смысле этих слов нельзя было ошибиться. У Дэна был очень несчастный вид. Он торопливо простился, не глядя на Грэйс, и ушел.
Войдя в дом, Хильда с презрительной миной обратилась к Грэйс:
– Помнишь, Грэйс, как мы в детстве играли в «счастливое семейство»? «Мистер Пирожок, пекаря сынок!..» – И с застывшей на губах холодной и злой усмешкой она не спеша стала подниматься по лестнице.
Но Грэйс догнала ее и яростно схватила за плечо:
– Если ты когда-нибудь еще раз посмеешь говорить так со мной или с Дэном, – сказала она задыхаясь, – я ничего общего с тобой больше иметь не буду, пока я жива!
Глаза сестер встретились в долгом и гневном взгляде. И Хильда первая опустила свои.
Следующую прогулку Дэн и Грэйс устроили в четверг, на последней неделе отпуска Дэна. Это свидание должно было быть прощальным. Рука Дэна зажила, он уже снял повязку, и в понедельник ему предстояло ехать в свой батальон.
Они отправились в Кью-гарденс. Дэну очень хотелось увидеть этот парк. Он обожал сады, и поэтому прогулку в Кью они приберегли к концу. Но прогулка не обещала быть особенно удачной: день был серый и грозил дождем. Обоих, и Грэйс и Дэна, расстроила Хильда. Дэн был молчалив, Грэйс – печальна, очень печальна. Теперь у нее не было никаких сомнений в том, что она любит Дэна; ее убивала мысль, что Дэн уезжает обратно во Францию, не узнав о ее любви к нему. Разумеется, он ее не любит: он видит в ней
