Затем доктор и Анита уложили ее в постель, поставили на прикроватный столик чашку с чаем, и Анита, поцеловав ее в лоб, пообещала непременно завтра зайти.

* * *

В церкви Святой Девы Марии в Баттерси, где всего четыре года назад венчались Джуди и Артур, навстречу Кларе бросилась мать Джуди. Эта бедная милая женщина буквально прильнула к ее груди, а отец Джуди, какой-то страшно растерянный, пожал ей руку и три раза повторил: «Спасибо, что пришла», – явно не сознавая толком, что делает.

Известно ли родителям Джуди о нашей ссоре? – думала Клара. Об этой ужасной, чудовищной ссоре, для которой обычного слова «ссора» кажется недостаточно. Это было скорее похоже на гигантскую трещину, на некий вселенский разлом.

Клара попыталась это выяснить и стала спрашивать, когда они в последний раз виделись с Джуди, но так толком и не выяснила. Да это, собственно, особого значения и не имело. Какая ее родителям разница – трещина это или вселенский разлом? Даже если они и успели узнать о ссоре двух закадычных подруг, то сейчас все это было им безразлично. Ведь их дочь умерла.

Неверным шагом, опираясь на палку, в церковь вошла бабушка Джуди; вокруг нее суетилась целая группа молодых людей. А ведь ей, должно быть, не меньше девяноста пяти, подумала Клара и вспомнила, как часто они с Джуди смеялись над тем, какие у Джуди замечательные гены. Ужас, связанный с гибелью внучки, так отчетливо отпечатался у старушки на лице, что казался страшной маской, изготовленной неведомым мастером.

«Этого горя ей не вынести, оно наверняка ее сломит», – тихо сказал кто-то из сидевших прямо перед Кларой. Казалось, головы всех присутствующих в церкви были повернуты в сторону прохода между скамьями, по которому с трудом, шаркая ногами, тащилась бабушка Джуди. А сидевшие впереди продолжали вполголоса обсуждать ее трудную жизнь: она сумела пережить 1860-е годы, «испанку» и гибель брата в сражении при Эль-Аламейне. Кларе даже захотелось их поправить – бабушкин брат погиб не при Эль-Аламейне, а в битве за Дарданеллы, – но какая, в сущности, разница? Разве теперь это так уж важно?

Разве может кто-то примириться со случившимся?

Джуди убил Артур. Этот ублюдок Артур.

Клара не знала, как именно он ее убил; воображение подсказывало ей самые невероятные возможности. Она разрывалась между желанием узнать подробности – не могло же это быть настолько ужасно, как она себе это воображала, или все-таки могло? – и желанием никогда не знать правды о том, как мучительны были последние часы в жизни Джуди. Да и переставал ли он когда-нибудь ее мучить или это бесконечное насилие так и продолжалось все годы их брака? Да и какая теперь разница?

А ведь она давно об этом знала. Она давно знала, какой Артур мерзавец и насильник, но так ничего и не сделала. Клара огляделась. Неужели из всех собравшихся в церкви об этом знала лишь она одна? Одна-единственная? И она так подвела Джуди! А может, вокруг нее полно таких же, как она, предателей? Целое войско предателей?

Анита сразу предложила съездить на похороны вместе с Кларой, но Клара, как только прочла ту страшную телеграмму, сразу решила, что поедет туда одна.

Анита вообще оказалась очень милой, они с Кларой действительно подружились, но когда Клара пыталась ее за что-нибудь поблагодарить, что случалось довольно часто, Анита всегда говорила: «Тихо-тихо, ведь и ты бы сделала для меня то же самое». И Кларе хотелось надеяться, что так оно и есть; но сейчас она чувствовала себя совершенно потерянной и была уверена, что все-таки оказалась для Джуди плохой подругой. Она просто не знала, как ей быть дальше, как она сумеет поступить в том или ином случае. Казалось, растаяла, исчезла вся ее уверенность – и прежде всего уверенность в собственных силах. Неужели Джуди рассказала Артуру, почему Клара отказала ей в возможности усыновить Алекса? Уж не этот ли ее рассказ настолько его взбесил, что оказался последней соломинкой?

А что было бы, если бы Клара тогда сказала «да»? Если бы она согласилась на усыновление Алекса? Была бы Джуди сегодня жива?

Такой маленький гроб – разве могла Джуди в таком поместиться? – такой легкий, прямо как перышко, какой-то нематериальный. Особенно когда его понесли по проходу к дверям. У алтаря большая фотография Джуди, на которой она почему-то была совсем на себя не похожа. Пышная взбитая прическа, серьезное лицо. Неужели так трудно было найти какое-нибудь недавнее ее фото? И чтобы никакого Артура рядом не было? Теперь родным придется выбросить или обрезать все ее свадебные фотографии, а также отказаться от тех, где у Джуди виден либо подбитый глаз, либо порезы – хотя сама она, конечно, никогда бы не позволила, чтобы ее фотографировали в таком виде.

Маленький детский хор пел «Он держит мир в Своих руках», а потом, слегка переиначив заключительный припев, с энтузиазмом пропел «она»: «Она держит мир в своих руках».

Клара еще подумала, не возмутится ли викарий – она ведь хорошо знала, какими ригористами бывают некоторые священники, как раз с такими и дружил ее отец, – но этот викарий никак своего неудовольствия не проявил. Напротив, выражение лица у него было абсолютно безмятежным. Зато люди на скамьях сразу отреагировали; они одновременно и смеялись, и плакали, и в этой маленькой неожиданной замене одного местоимения другим было нечто прекрасное, словно над покойной прямо в помещении церкви вспыхнула маленькая радуга.

Среди присутствовавших наверняка было немало учителей, которые работали вместе с Джуди – и с Артуром, разумеется. Некоторые (как и Клара) утирали навернувшиеся слезы. Клара даже кое-кого из них знала – правда, только по имени, а не в лицо, – и теперь развлекалась тем, что пыталась угадать, кто есть кто: вот это, должно быть, миссис Льюис, которая однажды выбежала из класса, поскольку сочла, что ученики ведут себя по отношению к ней неуважительно; а это мисс Баллард – она, помнится, хотела стать певицей и, похоже, была влюблена в мистера Янга, того учителя, который, по рассказам Джуди, умел отлично рисовать пальцем и которого она подозревала в гомосексуальности.

Затем все стали рассаживаться по автомобилям, которые направились – нет, не к дому Джуди и Артура, разумеется, не к месту этого ужасного преступления, нет, нет – как бы обратно в юность Джуди, к дому ее любящих родителей. И все, разумеется, принялись обсуждать службу в церкви: кто-то находил ее