Шрифт:
Закладка:
Я передернулась. Как же так? Звягин работал в НИИ давно, ещё с Павлом Матвеевичем, пользовался его доверием и считался уважаемым человеком. А сейчас при воспоминании о нём меня мутило от отвращения до головной боли и пульсации в висках. Данила Иванович, взявший на себя управление НИИ, небось ещё и добывал финансы на строительство подземных лабораторий…
Химик. Они оба им являлись — Цих и Звягин.
Да, эти уроды пытались убить Антона с помощью загипнотизированной медикаментозным способом Нели, когда решили, что он копает под них, а потом им повезло с его случайной гибелью. Да, они преступники и мерзавцы. Да, один из них уже пойман, а второго тоже скоро должны задержать. Казалось бы, всё… но в этой истории для меня всё равно оставались вопросы.
Как видеокамера матери Вали оказалась в подземной лаборатории?
Её стащил Цих с целью подставить Валю, когда узнал, что на ней записано? Возможно — как и то, что он решил спихнуть на него и все свои преступления. Но тогда другой вопрос: как Андрей Петрович узнал, что в кадр попал именно тот роковой момент разговора Антона и Вали? Кто ему рассказал? Ведь сам он заехал на праздник всего на несколько минут и то простоял их у ворот, не заходя на территорию участка.
Не давало покоя и то, что супруги Беляевы, ставшие жертвами эксперимента со снотворным, пропали именно под Звенигородом, недалеко от Зелёных Холмов, где находилась дача Мальковых. И ещё — что всё-таки случилось с Илоной Правкиной пять лет назад? Мог ли её убить Цих, потому что она, возможно, узнала о его тёмных делишках? И для кого сейчас была предназначена гремучая ртуть, взрыв которой убил Марго?
Отложив снотворное, я взяла с тумбочки одолженный мне Тимом «Нокиа» и, набрав в поисковике нужный запрос, принялась изучать статьи о смерти Илоны, толком не понимая, зачем. Снова и снова мне попадались её фото. Чаще всего одно — то, где кандидат медицинских наук Илона Александровна, женщина тогда тридцати лет, со своей постоянной причёской — длинными, густыми чёрными волосами и чёлкой — улыбается, глядя в объектив, а из-под воротника её белого халата выглядывает часть бирюзовой кофты. На других снимках она была вместе с мужем — учёным Михаилом Филиным, обладателем стройной, подтянутой фигуры и карамельно-каштановых волос. Я пригляделась к фото, на котором МиФи, стоя в обнимку с женой на ступенях Конгресс-центра ЦМТ Москвы, улыбался так, как может только искренне счастливый человек — такой улыбки у него не было с тех пор, как он остался без супруги (и тут я могла его понять). На нём были серый свитер, джинсы и белые кеды; Илона в чёрной кофте поверх делового платья до колен цвета кофе с молоком, прильнувшая к нему, тоже лучилась счастьем, и в её карих глазах сверкало тепло. Сколько раз я вживую видела Илону, можно было пересчитать по пальцам одной руки, поэтому сейчас вновь с удивлением вспоминала, какой всё-таки миниатюрной была врач-невролог: ростом от силы в полтора метра, на голову ниже своего мужа даже на каблуках; худенькой с аккуратными, маленькими чертами лица, бровями-ниточками и выступающими скулами. Сколько же ей было на момент смерти? Вроде она была моей ровесницей, так что пять лет назад её возраст должен был достигнуть отметки тридцать один. До меня сквозь года опять долетела мрачная атмосфера, стоявшая в зале прощания, где было множество людей. Наши сотрудники вместе с другими, знавшими Илону, учёными из Москвы и других городов, пришли отдать дань памяти Правкиной так же, как до этого полгода назад — её свекру Павлу. Вспомнила лицо Михаила, стоявшего у её портрета с цветами и опущенным, бледным лицом, свои слова соболезнования, произнесённые с пронзающей душу опустошённостью. Я мало знала Илону как человека, но мне её было искренне жаль — и тогда, и сейчас.
Я пролистывала фото дальше. На одном к Илоне и Ми присоединилась ещё его сестра Виктория, при жизни бывшая начальницей отдела кадров НИИ. Презрительное и надменное выражение лица, с которым Ви принимала на работу меня и многих других, а также посещала все мероприятия, никуда не делось и на данной фотографии. Высокая, ростом со своего брата, девица с гладкой кожей, голубыми глазами и золотисто-карамельными волосами, отполированными и уложенными в прическу набок, недовольно кривила в одолжении розовые пельменеобразные губки, отчего те вызывали совсем не лестные ассоциации. Тяжёлые золотые серьги Филиной выглядели так, будто вовсю оттягивали своей обладательнице уши. Глядя на изображение, я как наяву почувствовала сильный, душный и сладкий запах очень дорогого парфюма.
В комнате было уже светло. Бросив взгляд в сторону окна, я подавила зевок и вновь повернулась к телефону. Глядя на следующий снимок, где в новогодних костюмах сидела на стульях дружная и весёлая на вид семья: отец, дочь и сын с невесткой. Павел Филин восседал в центре — немолодой, но всё же стройный, в красном колпаке Деда Мороза и белым, уютным на вид свитере с горловиной. На исчерченной бороздами морщин коже его лица проступали плохо замазанные пигментные пятна, а глаза, как ни силились изобразить восторг от предвкушения волшебного праздника, всё равно выражали надменность и деловую жесткость. Карие глаза — их цвет не передался по наследству ни одному из детей. Судя по дате под фото, оно было сделано как раз накануне декабрьской аварии, ставшей для Павла Матвеевича и его дочери смертельной. Я припомнила даже, что та фотосессия проводилась вроде для какого-то журнала, где выходила посвящённая Филиным большая статья. Об этом в НИИ были разговоры… Кстати, статья с этими фото потом-таки вышла — но уже посмертная.
Я ещё раз взглянула на Илону и Ми в новогодних нарядах, выглядящих абсолютно счастливыми супругами, и Ви в костюме Снегурочки, которая, как ни странно, в этот раз постаралась и сменила кислую мину на сдержанную улыбку. Затем я смахнула изображение и принялась листать дальше. Ни на одном семейном фото Филиных-Правкиных, что мне попадались, не было Вали. Теперь, когда я знала, что Ми его брат, я замечала у них схожие черты лица, унаследованные от общего отца: широкий лоб, выступающий подбородок и форму
