— Я не верю тебе. Я знаю тебя…

— Знал! Да и то ошибался. Знал бы, не случилось бы то, что случилось.

— Энди, еще можно все изменить!

— Кому?! Тебе?! Мне?! Еще кому-то? Не уверен. Да, и вряд ли желаю быть уверенным. Но не это главное. Важнее, зачем? И если подумать, то выясняется, что незачем. Знаешь, когда я жил на улице, я точно знал, что вот шоссе, вот обочина. Я всегда был на обочине, мимо которой неслись дорогие машины. И это было правильно, потому что никогда не смешивалось. Те, кто были внутри этих машин никогда не замечали, что там на обочине, а мне… мне удавалось лишь украдкой увидеть довольные лица в теплых салонах. Помнишь, что я сказал тебе в самом начале? Не стоит этого делать. Так вот, и теперь я могу сказать тебе тоже самое. Не стоит этого делать, Рой.

— А еще ты сказал, что я не принял решения, раз до сих пор стою на парапете. Энди, сейчас я принял решение. Я не могу без тебя.

— Это — проблема. Серьезная проблема. Да, но вот только меня она не касается. Я спас твою жизнь, а разбираться, что теперь ты можешь, а чего нет, прости, не интересно. Я - гей, и ты - гей, и должен понять, о чем идет речь, если тебе говорят, что не интересуются. Так вот, Рой, я не интересуюсь. А сейчас извини, мне нужно в душ. Не могу себе позволить вонять потом, когда меня снимают. Как бы тебе это не показалось омерзительным, но я заинтересован, чтобы клиент возвращался и снова платил. А потом возвращался опять и опять платил. И так много-много раз.

Щелчок двери. Вода из ржавого душа. С привкусом металла. Она льется, смывая пот и слезы. Уезжай, Рой. Эта пытка становится невыносимой. Она уже выше болевого порога. Уезжай, Рой. Ты выживешь, а вместе мы – нет. Как я могу позволить тебе любить себя, когда ненавижу себя сам? Боги, но ты так нужен мне, что я готов перегрызть себе вены, чтобы спасти тебя. Не лезь в это дерьмо. Достаточно, что я там по самые гланды. Ты еще помнишь меня другим. Пусть именно это останется. Мне не отмыться, Рой, и ты это знаешь. Не вини себя, это уже ничего не изменит. Я люблю тебя, и поэтому уезжай.

Маккена так и остался стоять, словно парализованный. Слова Энди долбились в голове, как шайба в аэрохоккее. Он пытался думать, но мысли словно обрубались и умирали. Надежда плавилась куском льда на батарее, оставляя грязное серое пятно. Какой-то философский вопрос плавал совсем рядом, но Маккена не решался начать обдумывать его. Энди гонит его прочь, и он прав. Жизнь, как субстанция вдруг обрела для Маккены некий осязаемый смысл. Спасая тело, Энди спас и его жизнь, ибо одно без другого не имеет этого самого смысла. Калеча тело мальчишки, он калечил и его жизнь, но… Энди не претендовал, не требовал права обладания, а он сам? Теперь он готов отдать парню все права, да вот только ему и сейчас это не нужно. За дверью шумит вода, тело парня собрано и склеено, но вот с жизнью иначе, и это теперь рвет Роя. Ни живота, ни мебели, потому что аппаратура и Стив… В тот момент, когда аппаратура и Стив были переведены в другую категорию, сложены, умножены, возведены в степени и оплачены, его собственная жизнь оказалась поделенной, вычтенной и с извлеченными корнями неимоверных степеней. Закон сохранения энергии сработал. Только вот в нем не учтено влияние внешнего воздействия, потому что это уже совсем другой закон. И закон сообщающихся сосудов не работает, потому что уровни не стремятся друг к другу, а наоборот разъезжаются в разные стороны. Чем меньше остается в одном, тем больше пребывает в другом. Рой даже не понял, что успел продумать всю эту запутанную цепочку, когда Энди снова появился в дверях.

Казалось, он ничуть не удивлен тому, что Маккена так и не двинулся с места.

— Ты что-нибудь ел? — вдруг спросил Энди, и Рой словно соскользнул с обрыва.

— Какая разница…

— Никакой, за исключением того, что человек должен есть.

— Почему ты спрашиваешь, ведь меня не интересовало, когда я…

— Я не ты, — перебил парень. — К тому же, если бы тебя не интересовало, я не остался бы тебе должен те последние десять долларов, но это уже не имеет значения. Конечно, пиццу с плесневым сыром я вряд ли смогу тебе предложить, но что-то из того, что ты любишь, я думаю, смогу найти. Том хорошо готовит…

— Ты еще помнишь?

— Я всегда любил смотреть, как ты ешь. Это было чертовски заразительно. Я готовил и радовался, что тебе нравится. Это давало тебе силы, и мне было приятно заблуждаться, полагая, что я причастен к этому. Боги! Что за сентиментальные воспоминания несостоявшейся жизни?! Глупо, да и только!

— А я даже не замечал, что у тебя аллергия на морепродукты.

— Стив таки выложил тебе? Передай ему, что он неправ. Я не хотел, чтобы ты знал, хотя… какая теперь разница?

— Энди, — Рой поймал парня за локоть. — Выбери меня. Прошу.

Мальчишка серьезно взглянул ему в глаза, помолчал мгновение и произнес.

— Когда-то Стив говорил мне, что ты — мустанг-иноходец и волк одиночка. Тогда я не понимал, что это, и зачем оно нужно. Теперь понимаю. Так проще, потому что не надо ни за кого бояться. Мне нравилось это в тебе. Ты срывал жизнь и не был никому должен. Ты был самим собой. Талантливым. Уверенным. Свободным. Ты брал то, что хотел, и это так шло тебе. Останься собой…

— Жизнь ушла далеко. Я изменился.

— Я тоже. Я уже говорил тебе, не стоит этого делать. Уезжай, Рой.

— Не могу, — ответил Маккена, вдыхая слова в поцелуй.

— Я не целуюсь, Рой.

— Ты говорил. Кажется.

Что такое категории сравнения? Когда шелк начинает казаться грубым, а туман натирает кожу? Когда ночные звезды ослепляют, а взмах крыла бабочки сбивает с ног? Мир превращается в муку, и жизнь захлебывается в нем? Когда открываются последние, самые тонкие перегородки души перед тем, как она начинает погибать. Это самый глубинный микронный звон, который зарождается в одной единственной клетке и ширится, расправляется, взрывая по цепной реакции оболочки клеток, и они вытекают и гибнут. Этот звук идет изнутри медленно и безысходно. Он изощренно пытает, выжигая лишь душу и не затрагивая вокруг ничего больше.

Энди вот. Рядом. Рой чувствует его каждым миллиметром тела, но каждый миллиметр тела знает, он прощается. Нет! Но уже поздно, потому что «да» сильнее. Как поймать время? Как заставить его замереть? Стрелка на часах щелкает, перескакивает тысячелетия, словно призывая крах конца. Энди прощается. Нет, он не говорил, но разве надо? Рой и так знает это. Всего лишь мгновение, когда он оторвется и … это уже другая жизнь. Можно заменить почку, сердце… Можно заставить человека видеть сквозь искусственный хрусталик, но как заменить душу? Она не заменяется, не вживляется, не прирастает…

— О, Маккена! Я уж думал, что ты вернулся домой, — Дав сделал вид, что удивлен, а после повернулся к парню, демонстрируя Рою полное пренебрежение. — Энди, надеюсь, ты не забыл, что у тебя выступление?

— Я также помню, что ты сегодня не поставил галочку в пунктах нашего договора.

— Прекрасно. Я хотел бы уточнить время. Насколько я понимаю, сейчас ты несколько занят, не так ли?

— Какой договор, Энди? — забеспокоился Рой.

— Коммерческий, и он касается только нас двоих.

Смит перевел на Маккену наглый, лоснящийся взгляд. Самец питона на собственной территории.

— Так и есть, — сказал он, чуть склонив к плечу голову, от чего его поза приобрела вид превосходства.

— Ты получишь все, что тебе причитается после выступления, — ответил Энди, отворачиваясь, чтобы скрыть омерзение.

— Люблю деловой подход к обязательствам, — подытоживающе отметил Дав.

— Ты исправно выполняешь свои обязательства, я — свои. Тебе не стоит волноваться.

— Значит в три, — заключил Смит, вальяжно направляясь к двери.

— Устроит.

Настроение Энди поехало вниз. Он пытался удержать себя, но ускорение только разгоняло падение.

— Какой договор? — настаивал Рой, понимая, что вряд ли ошибается. — Что ты ему должен?

Энди резко выпрямился и взглянул Маккене в глаза. Вот он тот самый момент, когда он способен перерубить пуповину, связывающую его с Роем. Он почти чувствовал, как поднимает руку, в которой сжимает нож. Нет, не нож. Мачете.

— Ты говоришь, что знаешь меня. В таком случае для тебя не должно быть новостью, что я всегда плачу по счетам. Два года назад он помог мне и продолжает по сей день. Исправно, как мы и договаривались. Со своей стороны