Песок и капли. А под ними под дрожащей кожей век глаза, наполненные слезами радости и горя. Он пал. Так стоил ли грех того, чтобы выбрать этот путь? Ответа нет. До сих пор нет. Ни на фотографиях, ни в жизни. Столько раз он задавал себе один и тот же вопрос. Столько раз понимал, что не нашел ответа. Стив невольно подумал об Энди. Что бы он сказал сейчас? Шон не знает, а Энди знает. Так стоил ли того грех? Стоил. И парень и второй, и третий раз выбрал бы это. Он смотрел в глаза Роя и то, что видел в них, стоило бы и второго, и третьего падения. Он же говорил… Кадры на стендах тянутся канвой. Капли на ресницах, в которых искрами рождается рассвет. Наплывающая пена. Еще есть шанс уйти с ней и исчезнуть. Это, чтобы не встать и не осознать, что не можешь летать. Не можешь сейчас. Не сможешь потом. Никогда уже. Пена. Последнее прикосновение божественной ласки. Последний невинный поцелуй. Рой снимал именно так. Энди делал все, чтобы Рой снимал именно так. Вот оно страстное совокупление творца и модели. Редчайшая любовная связь в создании нового мира. Она и невинна, и развратна, и она наполняет смыслом этот рождающийся мир. Вот он основной закон равновесия вселенной, не оскверненный пока последствиями эффекта бабочки. Не расправила она еще крылышки, чтобы разрушить его. Магическая визуализация творческой мысли. Стив чувствовал это очень глубоко. Глядя в картины, он не заметил, как перешел к размышлению о пирамиде их отношений. Три плоскости. Три грани. Сложнейшая в философском понимании конструкция. Плоскости, как и их жизни соприкасаются, грани, как сокровенные отношения – нет. Их трое, как и плоскостей, но никогда, ведь они говорили об этом, они не осквернили бы закона пирамиды. Так кто из них троих нарушил ее равновесие, балансирующее на единственной точке соприкосновения? Кто качнул ее? Кто разрушил этот хрупкий баланс?

Энди сидит на песке, опустив голову. Потом поднимается неестественно. Это видно. Вверх плечом, потому что только так и мог… и должен был. Вода рвется слезами с повисших волос, оплакивает разрушенное бессмертие. Ангел еще не умер и еще не родился. Он не бессмертен уже и не смертен еще. Рой рассказал как-то, как рыдала муза, обвиняя его в жестокости, но Шон подумал тогда, что Маккена бредит. Нет. Только сейчас Стив понял, это не так. Ангел в муках рождался из Роя, чтобы обрести плоть и кровь. Как Маккена снимал, как терпел эту родовую муку? Шон знает. Он столько раз видел это. Он и сейчас видит. Последние стенды. Ножом по жилам. Медленно. Монотонно. Бесконечно. Кадры с камеры видеонаблюдения. Рой получил то, что хотел. Энди дал ему то, что он хотел. Это уже не игра, не актерское мастерство, не плод фантазии. Парень сидит, опустившись между коленей. Дождь. Лицо в грязи и крови. Рассеченные губы, из которых по подбородку слюна с сукровицей. Разбитая щека, по которой слезы и кровь как… просто как кровь. Это почти как у Пабло Неруды. И по улицам кровь детей текла просто, как… кровь детей. Стив думает так же, только не знает об этом. Энди смотрит. Он просто сидит и смотрит, но это не его взгляд. Взгляд человека, испытавшего вечность. Она уже наступила, прошла и осталась позади. Маккена все же взял эти снимки. Шон был уверен, он не посмеет, но он сделал. Вырвал душу и швырнул ее под ноги всем. Вот она суть. Стив смотрит на снимки и чувствует, что вечность уже коснулась его краем холодной неизбежности. Он слишком глубоко знает Роя, чтобы не понять, что он подошел к краю пропасти. Он слишком долго искал ее, чтобы теперь сделать шаг назад, отступив от обрыва. Рой не признает страховок. Лететь — так ввысь. Разбиваться — так вдребезги.

А дальше… Дальше огромное хищное солнце. Багровый мексиканский песок. Мертвые контуры уродливых кактусов, и одинокая фигура. Он уходит, но это непросто. Неокрепшие ноги, не познавшие тяжесть тела из плоти. Повисшие мертвые крылья. Волокутся якорем по песку. Солнце словно втягивает его, чтобы переварить вместе с миллионами жизней, и ему придется выживать. Бороться изо дня в день, чтобы все равно умереть. Краски на полотнах тяжелеют и багровеют. Нежные розоватые тона начала осели, поплотнели, становясь тяжелыми медно-красными оттенками. Это чудовищно-огромное солнце, заполняющее горизонт.. Эти темные силуэты кактусов, словно останки всемирного пожарища… Эта мертвая бурая земля… Одинокий силуэт в тающем ореоле божественного свечения. Не ангел уже. Человек…

Рой. Стив думал о нем. Он ощущался внутри объемно и тепло. Его много. Пока. Но что-то неизбежное пронизывает сердце холодными нитями. Шон не может ошибаться. Рой льет с полотен свою боль. Он тоже бог. Творец. И так же молча может лишь взирать на крушение своего мира. И Стив тоже может лишь молча взирать на крушение его мира. Он бессилен. Уже.

Посетители перемещаются по залу медленно. Маккена заставил их думать. Один художник, одна модель, но этого слишком много, чтобы просто посмотреть и все. Слишком обнаженная правда, и она касается каждого. Люди не спешат покидать экспозицию. Музыка, фоном наполняющая зал, усиливает ощущение, и в воздухе висит непонимание. Как мог такой человек, как Рой Гейл Маккена, скандалист, пьяница и развратник мыслить так объемно и глубоко? Где, в каких глубинах он прятал то, что сейчас обнажил? Как он вообще мог сделать то, что сделал?

Зал в конце выставки перегорожен ширмами, и из-за них веет тайной. В программе дня открытия заявлена пресс-конференция и что-то еще, что должно быть, но о чем не знает никто. Даже Стив. Почти семь вечера, а хозяина до сих пор нет, и это в купе усиливает притяжение.

Стив поднялся в студию. Рой сидел в кресле, откинув на спинку голову и прикрыв глаза.

— Привет, — Шон впервые не знал, с чего начать разговор.

— И я тебя, — ответил Маккена, едва шевеля губами, но так и не шелохнувшись.

— Я был на выставке.

— Знаю.

— Не знаю, что сказать…

— Это хорошо. Значит, мне удалось.

— Рой.

— Хочешь знать правду? Это — мой предел. Лучше я не смогу. А раз так, то и… Надо сходить с дистанции, пока ты еще можешь с нее сойти.

— Дик плакал, — вдруг сказал Стив, выигрывая время, чтобы подумать над ответом. — А Пол сказал, что берет выходные, и чтобы я заменил ведущего.

Маккена лишь горько усмехнулся. Зря Стив ждал, что он скажет хоть что-нибудь. Рой словно уснул, просто позабыв про ответ.

— Нам пора, — как-то издалека и неуверенно начал Шон. — До начала конференции совсем мало времени.

— Ее не будет.

— В смысле? Ты же просил понагнать журналистов.

— Я сказал, что не будет пресс-конференции, но я не сказал, что они мне не нужны.

— Ты о чем, Рой? — в этот момент Стив понял, что пора начинать волноваться.

Он не знал, что именно Маккена имеет ввиду, и поэтому почувствовал опасность. Последнее время он ощущал себя несущимся на веревочных качелях, у которых вот-вот лопнет канат.

— Мне есть, что сказать, но впускать их в душу с грязными ногами и пусть даже в бахилах я не намерен. Езжай. Я скоро буду. Мне нужно еще подумать минут пять.

— Рой, что-то мне все это не нравится. Ты в порядке?

— Ничего, Стив, хотя бывало и лучше. Поезжай.

— Неужели все так плохо?

— Да. Только еще хуже.

В галерее полно народа. Без двух минут семь, а Маккены все нет. Стив заметно нервничает. Зря. Рой входит уверенной, хорошо поставленной походкой. Выглядит странно, да и одет под стать выражению. Он в кожаной куртке поверх черной майки и джинсах. Держится так, словно спешит по важным делам и все, что происходит здесь — лишь небольшое совещание перед серьезной деловой встречей. Маккена идет к ширмам, сам раздвигает их, приглашая гостей вовнутрь. Взору присутствующих предстает пустое пространство, в глубине которого во всю стену натянуто белое полотно, посередине которого от потолка до пола установлена строгая рамка. Маккена поднимается на небольшое возвышение, сцену высотой в пару ступеней. Он почти минует приветствие, сразу приступая к изложению сути.

— Я благодарю всех, кто присутствует на открытии моей выставки. Я пригласил всех вас не случайно, ибо собираюсь сделать официальное заявление, но об этом чуть позже. Сейчас я постараюсь объяснить вам, что, собственно говоря, здесь происходит. Коллега, — Рой обратился к кому-то за спинами посетителей. — Включите, пожалуйста, кадр.

Свет чуть померк, и все увидели в просвете рамки фотографию Энди. Улыбающееся счастливое лицо, широкая открытая улыбка, чуть прищуренные