Видали? Немало воды утекло с той поры, как распалась Святая Римская империя, а конец времен так и не наступил. Однако не это было главным; ведь сказать можно все что угодно, и досужие сплетники еще бы долго судачили, если бы французские революционеры не свернули шею этим болтунам, а заодно и тысячам других ни в чем не повинных людей. В мрачную эпоху средневековья было немало законников, которые, стараясь не отстать ни на шаг от мифотворцев всех мастей, вносили свою лепту в составление бесконечного списка демонов с указанием их проделок и связанных с ними преступлений. Не вызывает сомнения, что все эти преступления были такими же вымышленными, как и сами демоны.

Так, доминиканец по имени Николас Эймерик, подвизавшийся в XIV веке в роли главного каталонского и арагонского инквизитора, власть которого распространялась также и на Валенсию и Майорку, написал мерзкий труд под названием «Руководство для инквизиторов» (Directorium Inquisitorum). Надо сказать, что предшественник пользовавшегося мрачной известностью Торквемады[800] Эймерик также вошел в историю, как самое страшное чудовище из всех, которых породила эта поистине дьявольская машина, какой была инквизиция: его жестокость внушала в народе такой страх, что церковь была вынуждена отказаться от его услуг. В первой части своего «руководства» Эймерих описывает три разновидности культа дьявола: поклонение, состоявшее в восхвалении дьявола и самобичевании в его честь, смешение имен демонов с именами блаженных, «использование круга или некромантии, любовных напитков, колдовских колб и волшебных колец». И вот все те же кольца оказались темой французских судебных новостей в начале девяностых годов нашего столетия[801].

Самое печальное заключалось в том, что в те далекие времена подобный вздор считался противоправным действием, нарушавшим закон, и стоило только донести куда следует о том, что кто-то восхвалял дьявола или же не совсем обычно себя вел, как того человека тут же хватали и волокли на костер. Ибо на страже закона стояла инквизиция, действовавшая с IV века, хотя официально была учреждена в 1184 году буллой папы Луция III при поддержке императора Фридриха I Барбароссы[802]. Так, светская власть, оказавшаяся на службе у инквизиции, обрушилась всей своей мощью на еретиков и раскольников, и с той поры регулярно отправляла в ссылки, конфисковывала собственность, разрушала жилища, предавала анафеме, лишала гражданских прав и, конечно, при «отягчающих» вину обстоятельствах, приговаривала к смертной казни с благословения папы Иннокентия III. Однако конфискация имущества у одних приносила огромные барыши другим.

В самом деле, с 1054 года формально отделенный от Восточной церкви католический Рим стремился стать полноправным наследником языческого Рима, творца и блюстителя имевших мировое значение законов. А для этого он должен был обладать политической и финансовой властью.

Причины последовательного ужесточения властей, приведшего к учреждению инквизиции как института власти и введению смертной казни, очевидны: во всей Европе в результате союза короны и церкви, основанного на божественном праве и религиозном посвящении, враг одних стал ipso facto противником других. Если любое раскольничество и всякая ересь представляли угрозу для церковной власти, они в то же время расшатывали троны христианских царей и королей. Так, с X по XII век процессы над «колдунами» устраивались не только по инициативе церковников, но большей частью инспирировались власть предержащими, опережавшими действия духовенства. Принимая решения, светская власть легко манипулировала законами, тем более что такое чувство, как милосердие, и вовсе было ей чуждо. Следует подчеркнуть, что введение смертной казни в качестве меры наказания для раскольников, еретиков, «колдунов» и «ведьм» противоречило мнению святого Иоанна Хризостома[803], который заявил, что «предать еретика смерти означало бы совершить на земле ничем не искупимое преступление»[804].

Однако к мнению Златоуста (Хризостома) никто так и не прислушался. На горизонте уже забрезжила новая опасность, внушавшая правителям и церковникам такой же страх, какой дотоле они сами сеяли в народе. И единственным средством, способным, по их мнению, защитить их, была инквизиция. А угрозой для них стало учение катаров.

Катары[805], в самом деле объявившие себя «чистыми» христианами, казалось, возрождали для католического духовенства уже подзабытый ими былой кошмар под названием «гностицизм», с которым церковь неустанно боролась на протяжении первых пяти веков своего существования. В самом деле, катары считали Сатану предвечным началом, создателем всего материального в этом мире (что, впрочем, проповедовал сам Иисус). Согласно их учению, дьяволу было подвластно все преходящее, от желаний до смерти, а земля представлялась катарам настоящим чистилищем, где человек был обречен искупать свои грехи до тех пор, пока не обретет право на царство небесное. Однако его не примут на небеса, если при жизни он не станет «новым Адамом», каким был Иисус. Если человек не достигнет подобного совершенства, ему придется снова перевоплотиться и пройти еще один жизненный цикл. Катары провозгласили себя посланцами Иисуса, носителями добра и духовного начала.

Служители церкви имели серьезную причину для беспокойства: катары отрицали такой основополагающий догмат христианской религии, как Воскресение. Они не признавали также таинства крещения, трактовавшегося церковниками как приобщение к Христу путем искупления первородного греха. Катары совершали так называемый обряд «утешения» или consolamentum, бывшее своего рода крещением огнем. Но, что еще хуже, основанная катарами параллельная церковь, — ибо их духовную элиту составляли так называемые «совершенные», — отличалась большой организованностью и имела огромное влияние на простых верующих, преклонявших колени перед священниками, когда они обращались к ним с просьбой помолиться за них. В самом деле, только «совершенные», на которых снизошел Святой дух и потому посвященные в таинство общения с небом, могли напрямую обращаться к Богу и взывать к его милости.

Другими словами, катары представляли собой опасность для папской власти. Если поначалу они выступали только с теологической полемикой, то впоследствии стали вмешиваться в политику, что угрожало финансовым интересам официальной иерархии.

Не ограничившись отказом от обряда крещения, катары отвергли также таинство причащения: они лишь символически раздавали освященный хлеб, но не верили в то, что, вкушая хлеб, поклонялись Телу и Крови Христовой. И, наконец, последнее, что больше всего вызывало гнев священников: во время церемонии отречения, весьма отдаленно напоминавшей католическую конфирмацию, посвящаемый должен был отречься не только от Сатаны и его сотоварищей (то есть армии демонов), но и от «церкви, проституциирующей своими преследованиями»[806]. Названная едва ли не продажной девкой, церковь должна была принять вызов. Однако, прежде чем взять реванш, ей пришлось еще