местная знать. Однако хуже всего было то, что «совершенные» пользовались уважением у народа, который не верил священникам, обвинявшим богомилов в сатанизме. Столетие спустя, в 1119 году, состоявшийся в Тулузе поместный собор обратился за помощью к светской власти. Однако старания церковников оказались напрасными.

Святым отцам пришлось пойти на самые крайние меры после того, как подчиненный Риму католический епископат Прованса отказался повиноваться легатам папы Иннокентия III, обвинив их в превышении власти. Один папский посланец был даже убит. И только в 1209 году папский Рим получил наконец подтверждение в верности цистерцианцев[817], принявших участие в Крестовом походе, руководители которого отнюдь не испытывали угрызения совести: когда в 1209 году был захвачен один из укрепленных пунктов катаров — город Безье, и крестоносцы спросили папского легата Арнольда Альмарика, командовавшего северными войсками, как им отличать еретиков от правоверных католиков, тот ответил: «Бейте всех подряд, Господь узнает своих»[818]. Так, сражавшиеся с дьяволом верующие превратились в обыкновенных убийц.

Арнольд Альмарик не смог бы похвастаться таким великим чутьем на еретиков, каким обладал раскаявшийся альбигоец Роберто Лебург, ставший главным инквизитором Франции и прозванный «молотом еретиков». В самом деле, Лебург заявлял, что может распознать вероотступников даже по жестам и манере говорить[819]. О Роберто Лебурге почти никто не вспоминает, хотя в свое время он прославился звериной жестокостью и в его послужном списке был второй Монсепор[820]: на его совести оказалось сто восемьдесят сожженных заживо альбигойцев, только что получивших consolamentum от своего «архиепископа». Это произошло в Монтеме (Шампань) в 1239 году. Подобные «ратные подвиги», по-видимому, не были оценены по достоинству его руководством, ибо не ведавший пощады в войне против еретиков Лебург «дослужился» до должности садовника при монастыре, принадлежавшем доминиканскому ордену в Париже.

Вот так во Франции была развязана опустошительная, кровопролитная альбигойская война, в которой правоверный католический север выступил против охваченного ересью юга. Несмотря на Парижский договор, заключенный в 1229 году между воюющими сторонами, несмотря на зверства инквизиции и сожжение Монсегюра (где заживо сгорело около двухсот альбигойцев) в 1245 году, несмотря на собор в Нарбонне, состоявшийся в 1235 году, несмотря на буллу, подписанную папой Иннокентием IV в 1252 году (и возобновленную Александром IV) и разрешавшую применение пыток как средства получения правдивых показаний и предписывавшую отлучение от церкви любого верующего по малейшему подозрению в симпатиях к альбигойцам, пришедший из Болгарии «дьявол» оказался крепким орешком. Движению богомилов был положен конец во Франции только в XIV веке, когда последний епископ альбигойцев был заживо сожжен в Каркассоне в 1326 году. Такая же участь постигла пятью годами раньше его итальянского коллегу. Однако вместе с разгромом альбигойцев пришла в упадок и вся культура Прованса. Служители церкви победили, но слишком дорогой ценой, что, впрочем, повторилось два века спустя в Южной Америке с религиями индейцев.

Итак, лишний раз нашло подтверждение предположение о том, что дьявол был фигурой политической. Ведь в учении богомилов не было ничего такого, что нельзя было бы обсудить на соборе, призванном, как кажется, примирять враждующие стороны. Основополагающий догмат догомилов, гласящий, что дьявол есть не кто иной, как князь этого мира, подтверждается словами самого Иисуса. Названное дьявольским движение богомилов преследовало политические цели, как и война, развязанная между Византией и Болгарией. Оно приобрело более широкие масштабы после попыток канонической церкви ввести латинский и греческий языки в качестве единственных для ведения богослужений, к чему вернется в XX веке собор Ватикана II[821].

Столь счастливая для клириков развязка событий только вдохновила инквизицию на дальнейшие «подвиги» в борьбе с Сатаной, в чем она и преуспела. В самом деле, распространение доктрины богомилов лишний раз подтвердило, что любое оспаривание учения римской католической церкви представляло опасность для церковной иерархии и расшатывало тот мощный фундамент, на который она опиралась, а именно королевскую власть. Людовик VII, объявивший войну альбигойцам, вначале захватил Авиньон, Арль и Тараскон, а затем отправился в Лангедок покорять восставшие города. Он выделял субсидии инквизиторам, в ведении которых были тюрьмы (однако на поместном соборе в Тулузе в 1229 году они попытались было снять с себя лишнюю обязанность). Так в Европе на долгие века установилось едва ли не теократическое правление, когда папы и короли действовали сообща, а порой одна власть подменяла другую.

Однако рвение инквизиторов в преследовании инакомыслящих прежде всего объяснялось финансовыми интересами: когда обвиняемый признавался в том, что разделял взгляды богомилов, а позднее и в колдовстве, имущество осужденного подлежало конфискации независимо от того, приговаривался ли он к смертной казни или нет. Так, война с альбигойцами стала для инквизиции настоящей золотой жилой. Порой алчность инквизиторов принимала такие масштабы, что представляла угрозу для национальной экономики; например, в Испании конфискация собственности у подвергавшихся гонениям морисков (мавров, обращенных насильственно в христианство), иудеев, марранов, вальденсов, содомитов, базилидов, неверных супругов, карпократов, алхимиков, адамистов, богохульников, фратичелли[822], бегинов и разного рода колдунов привела к упадку экономики: ежедневно пускались по миру целые семьи, а закрытые лавки уже никогда больше не открывали свои двери, по всей видимости из-за того, что их владельцы были преданы анафеме. Подобные злоупотребления достигли такого размаха, что это не могло не обеспокоить советников Карла V, которым пришлось неоднократно ставить перед своим повелителем вопрос о том, чтобы инквизиторы получали определенное жалованье так же, как другие государственные служащие. Однако церковь вовсе не стремилась вмешиваться в дела инквизиции, приносившей благодаря захваченному имуществу осужденных «проклятых»[823] еретиков баснословные барыши. Как оказалось, на дьяволе можно было неплохо заработать, и церковь закрыла глаза на самое крупномасштабное в истории служебное злоупотребление.

В «прекрасные» времена средневековья, о которых до сих пор грезят наяву апологеты тоталитаризма и мракобесия, правосудие попиралось на каждом шагу. Когда гражданские адвокаты обвиняемых в колдовстве хотели в соответствии с римскими законами, которых никто не отменял, ознакомиться с документами обвинения, их посылали куда подальше. Теоретически, например в Испании, обвиняемому разрешалось выбирать себе защитника из числа членов суда инквизиции или особо достойных и заслуженных прихожан; на самом же деле у него такого выбора не было, ибо адвоката назначала сама инквизиция. Подследственному было запрещено ссылаться в свою защиту на свидетелей, а встречи с адвокатом проходили в присутствии инквизитора и судебного секретаря. На всех европейских процессах над еретиками и колдунами инквизиторы, назначаемые исключительно римским папой, были наделены неограниченной властью, и даже епископы не могли вступиться за обвиняемых[824].