правительством и финансистами Германии, приведшие к созданию Банка коммерчиале с преимущественным участием немецкого капитала и построенного по образцу смешанных немецких банков. Недавний крах Кредито мобильяре и Банка дженерале, а также закон, проведенный Джолитти, оставивший право эмиссии лишь трем банкам (Банка д’Италия, Банка ди Наполи, Банка ди Сичилия), и ограничивавший их функции в области кредитов, способствовали быстрому развитию новой банковской организации, занявшей очень скоро ведущее место в экономической жизни страны. Таким образом, уже проявившаяся зависимость промышленности от финансов стала еще более ярко выраженной, а связи с немецким капиталом — прочнее.

После выборов 1895 г. Криспи почувствовал себя достаточно уверенно, для того чтобы вновь продолжить политику колониальной экспансии, которую он был вынужден прервать на полпути, когда в 1891 г. подал в отставку. Он знал, что африканская авантюра была непопулярна не только среди народных масс, которые выходили на площади с возгласами «Да здравствует Менелик!»[389], но и среди значительной части деловых людей, буржуазии, в частности миланской, видевшей вней лишь напрасную трату денег. Однако, сдругой стороны, Криспи был убежден, что успех в Африке невероятно усилит его престиж и лидерство. Оптимальной для него была бы военная победа, достигнутая с небольшими потерями и незначительными расходами. Естественно, военные не разделяли этой точки зрения; отсюда — трения в отношениях между армией и правительством, явившиеся далеко не последним фактором, приведшим к катастрофе в африканской кампании. Первого марта 1896 г. итальянские войска, насчитывавшие 15 тыс. человек, были полностью разгромлены при Адуа превосходящими эфиопскими силами. Сообщение об этом потрясло Криспи и через пять дней он подал в отставку, уже не имея никакой надежды вернуться вновь.

Падение Криспи приветствовалось многими как победа демократии, а поражение при Адуа рассматривалось как историческое возмездие человеку, который ввел в действие чрезвычайные законы. Но вскоре стало понятно, что это была не более чем частичная победа: если Криспи и окончательно исчез с политической сцены, то оставались общественные силы, дважды вручавшие ему власть. Сохранялась монархия и двор с интригами амбициозной королевы; оставалась армия с генералами, всячески подогревавшими африканскую авантюру, причем некоторые из них не смирились с поражением; оставалась промышленность, крепко привязанная к государственным и военным заказам; оставались аграрии Юга, те самые, которые в 1892 г. на одном из своих съездов потребовали отмены обязательного образования и ожесточенно отстаивали таможенный тариф на зерно; словом, оставались силы, образовавшие за последние десятилетия властную структуру, по типу схожую с прусской.

Но в противовес этому блоку все более заметным было формирование блока других общественных и политических сил, который вбирал в себя предпринимателей, в меньшей степени заинтересованных в протекционистской политике, мелкую буржуазию на Юге, пролетариат, радикалов, республиканцев и социалистов. Последние, имевшие определенный успех на выборах 1895 г. и добившиеся усиления своей мизерной группы в парламенте, казалось, отбросили свою предвзятость относительно корпоративизма и увриеризма, а также общее недоверие к политике и предрассудкам, свойственным многим социалистам еще несколько лет назад. Не нужен был никакой Жан Жорес[390], чтобы убедить их в том, что буржуазно-демократическое правительство лучше авторитарного; не потребовался никакой толкователь идей Карла Маркса, чтобы объяснить им, что буржуазные классы представляли собой «единую реакционную массу». Это сделал Криспи, распустив кружки социалистов и бросив в тюрьмы депутатов-социалистов.

Таким образом, первоочередной задачей стало стремление помешать возвращению реакции «по Криспи». Перед этим на второй план отходили разногласия между социалистами и радикалами, сторонниками «классовой борьбы» и последователями Мадзини, проповедовавшего принцип единения капитала и труда. Прежде чем столкнуться в решающих классовых сражениях, просвещенная буржуазия и пролетарии должны были еще пройти вместе немалый путь. В данный момент требования социалистов ограничивались программой-минимум, одобренной на съезде, прошедшем в Реджо-Эмилии в 1893 г. В ней наряду с типично пролетарскими требованиями (законодательство, гарантирующее социальную защиту, восьмичасовой рабочий день) содержались и другие, под которыми подписался бы любой радикал или демократ (всеобщее избирательное право, вооруженный народ, т. е. ликвидация профессиональной армии, защита конституционных свобод). Эта эволюция итальянского социализма в сторону соглашательства вписывалась в общую картину, которую представляло собой международное социалистическое движение периода ревизионизма Эдуарда Бернштейна и Александра Мильерана[391], с той разницей, что если во Франции и особенно в Германии новое реформистское направление являло собой начало отступления, признание существовавшего порядка, то в Италии оно возникло и рассматривалось как наиболее подходящее средство борьбы и противодействия полностью себя дискредитировавшему режиму; словом, реформистское направление в Италии разворачивалось под знаком боевитости и энтузиазма.

После многих лет преобразований, мудрых маневров и изменений в парламенте итальянские политические партии четко разделились по принципу: с этой стороны — «сторонники сильной власти», с другой — «защитники свободы». Близилось время сведения счетов.

Конец века, начало века

Четырехлетие с марта 1896 по декабрь 1900 г. наиболее бурный и поразительный период всей истории объединенной Италии. Уличные манифестации, потопленные в крови; парламентарии, разбивающие урны для голосования; покушения анархистов; дуэли политических лидеров, наконец, убийство короля[392] — все это происходило в конце века, в годы, полные апокалиптических страхов и огромных надежд. Когда рассматриваешь даже весьма бегло эти события, то возникает впечатление клубка запутанных узлов и нитей, который невозможно распутать. Мы видим общество, с огромным трудом избавлявшееся от пронизывавших его противоречий, одним словом, возникает впечатление той самой «нелепости», о которой говорил Антонио Лабриола. Но обратимся к фактам.

После ухода в отставку Криспи любому председателю Совета министров, даже если он придерживался твердых консервативных убеждений, как маркиз ди Рудини, который стал его преемником, было бы трудно, не показав полной политической близорукости, сопротивляться давлению общественного мнения, требовавшего покончить с проведением авантюрной внешней политики и внутренней политики принуждения. Одним из первых решений нового правительства стало объявление амнистии, открывшей двери тюрем многим из осужденных в 1894 г. и позволившей руководителям движения Фаши триумфаторами вернуться на Сицилию и успеть представить чрезвычайному комиссару правительства меморандум, в котором излагалась их точка зрения на реформы и нововведения, необходимые для решения тяжелейших проблем острова. Таким образом правительство открыто признавало, что восстание 1893 г. имело иные причины, а вовсе не подстрекательство со стороны иностранцев, о чем фантазировал Криспи. Но дальше этого признания дело не двинулось: говорилось о внутренней колонизации, возник консорциум производителей серы, уменьшились некоторые налоги. Главная же проблема Сицилии, т. е. тот самый