только потому, что она была напечатана на дорогой веленевой бумаге и богато иллюстрирована, но и потому, что Некрасов не поскупился на издательские расходы: типография Карла Края и литография Поля Пети относились к лучшим заведениям такого рода в Петербурге. В результате 108-страничная книжка продавалась по 1 рублю (1 рубль 25 копеек с пересылкой), и такую цену сам издатель с несколько наигранной скромностью называл умеренной.

Оказался ли этот проект прибыльным для Некрасова и Григоровича, неизвестно[1332], но повышенный общественный интерес к Крылову должен был способствовать его успеху.

Однако стоило книге появиться в продаже, как на нее коршуном налетел Булгарин. Гнев его был ужасен. Среди появившихся к празднику детских книжечек, писал он, есть одна, которая

требует того, чтоб предостеречь на ее счет публику. <…> Когда кедр ливанский или пальма ливийская свалятся на землю, то мелкие созданьица Божии, которых взор не досягал до их вершины, скачут и бегают по великанам, питаясь их разрушением. То же бывает и с великими мужами, и с знаменитыми людьми: лишь только жизнь в них прекратилась, жизнь эта становится добычею и талантов, и бесталанности, и правды, и неправды. Автор книги Дедушка Крылов перемешал напечатанные уже известия об И. А. Крылове с своими выдумками, прибавил разных неверных слухов и составил сказку, которую простодушные дети могут принять за правду. Например, кто сказал ему, что мать Ивана Андреевича учила его по-французски? Мать его, по словам покойного Крылова, была женщина добродетельная, знала только русскую грамоту, а учился он по-французски уже по приезде в Петербург вместе с Клушиным у одного немца. Как мог знать автор сказки об отношениях И. А. Крылова к Жуковскому и Пушкину? Мог ли он знать отношения его к Гнедичу? Взаимные и литературные отношения авторов между 1819 и 1826 годами известны весьма немногим, а автор книги «Дедушка Крылов» просто сочиняет и выдумывает, да и то еще неловко![1333]

В этих словах звучало возмущение человека, претендующего на экспертную позицию, истинного и чуть ли не единственного «крылововеда»[1334], самим баснописцем уполномоченного хранить правду о нем. Впрочем, судя по всему, Булгарин, ревниво отслеживавший все посмертные публикации о Крылове, не был так же внимателен при его жизни и в свое время пропустил очерк Елизаветы Карлгоф, основанный на интервью самого баснописца. Рассказ о его матери Григорович позаимствовал именно оттуда. Увы, нередко Крылов разным слушателям рассказывал о своем прошлом по-разному, – в такую ловушку и угодил Булгарин. Не могло не взбесить его и то, что идея крыловского юбилея в этой «сказке» приписывалась Плетневу и людям из окружения Одоевского, включая Вяземского. В ответ он яростно переадресует автору «Дедушки Крылова» оскорбление, которое князь бросил ему самому, – «К усопшим льнет как червь Фиглярин неотвязный…»

Разделавшись с детской книжкой, Булгарин немедленно переключается на крошечную публикацию в развлекательном еженедельнике «Иллюстрация»:

Спрашиваем и имеем право спросить, откуда почерпнуты анекдоты о Петре Великом и о Крылове? Объявляем, что все, не подтвержденное ссылками на Историю или свидетельством очевидцев, мы будем провозглашать выдумками и неправдою. Надобно же защищать великих мужей в могиле. Будьте поосторожнее, господа! Мы не дремлем![1335]

Подборка анекдотов, включая историю о том, как Крылов остроумно осадил хвастуна, который при нем рассказывал о стерляди невероятных размеров[1336], была составлена самим издателем «Иллюстрации» Н. В. Кукольником. У него в то время имелись свои планы на Крылова. Корф вспоминал:

Вскоре после смерти Крылова я встретился с Кукольником и услышал от него, что он занимается, по собственным воспоминаниям и по рассказам других, историческим и анекдотическим комментарием к басням покойного, с которым был в дружбе, после чего думает труд свой, как еще не пригодный для гласности, сложить запечатанным в Академии наук[1337].

Для примера Кукольник тут же сообщил собеседнику анекдот об огромной рыбе с подробностями, позволяющими идентифицировать место, время и чуть ли не личность хвастуна. При публикации эта история лишилась ряда характерных деталей, однако обвинение в нарушении научных принципов подачи материала – претензия, которую Кукольник менее всего мог бы принять. Любя и собирая анекдоты о знаменитых современниках, он искал не строгой достоверности, а характерных для эпохи ситуаций, типажей и языковой игры[1338].

Своим замыслом он вряд ли делился только с Корфом, так что Булгарину наверняка было известно, что у него появился конкурент, претендующий на собирание материалов о Крылове, да еще и «непригодных для гласности». Неудивительно его яростное стремление дискредитировать такое начинание в зародыше.

Впрочем, опасения Булгарина оказались напрасны. «Исторический и анекдотический комментарий», как и многие другие начинания Кукольника, остался только в проекте.

9

Post scriptum: Вяземский. – Post post scriptum: Тургенев

Споры и перебранки, вспыхнувшие после смерти Крылова, довольно скоро и надолго забылись. Шли годы; литературная и общественная повестка не раз радикально поменялась, и только Вяземский, до глубины души уязвленный обвинением, которое Булгарин так ловко предъявил ему в начале 1845 года, никак не мог успокоиться. В конце концов символическое последнее слово осталось за ним.

В 1876 году, готовя свое собрание сочинений, он снабдил две старые статьи, «Известия о жизни и стихотворениях И. И. Дмитриева» (1823) и «Жуковский – Пушкин…» (1825), обширными «Приписками», в которых энергично оправдывался – уже не перед современниками, а перед потомством[1339]. А в программном «Автобиографическом введении» и вовсе представил Крылова как одного из своих литературных «крестных отцов» – наряду с Карамзиным:

На этом вечере познакомился я с Крыловым. Он также был один из благоприветливых слушателей и просил меня повторить чтение одного из стихотворений, которое наиболее понравилось ему. Эти два знака отличия, полученные мною на поле битвы, порадовали меня и польстили самолюбию моему. Они же порешили и, так сказать, узаконили участь мою. <…> С того дня признал я и себя сочинителем[1340].

Первый том собрания сочинений Вяземского выйдет в свет в 1878 году, а еще через два года раздастся последний и самый необычный отзвук «спора за талант» Крылова. В марте 1880 года И. С. Тургенев в узком кругу хороших знакомых вспоминал о разных происшествиях своей жизни – среди прочего о том, как, мальчиком шести-семи лет представленный И. И. Дмитриеву, продекламировал одну из его басен, а затем «этому достопочтенному старцу прямо в глаза так и брякнул»: «Твои басни хороши, а Ивана Андреевича Крылова гораздо лучше». За свое чистосердечие будущий писатель жестоко поплатился. «Матушка