Франция и Швеция вышли из войны, и в феврале 1763 г. истощенная Австрия заключила с Фридрихом мирный Губертусбургский договор, по которому Пруссия сохранила за собой Силезию. Пруссия стала одной из «великих держав» Европы. С той поры, пока существовала империя, напряженность между Австрией и Пруссией затмевала все другие отношения внутри Германии и империи (что продолжалось до 1866 г.).

Играя на психологии мужественности немецких протестантов, Фридрих в своей пропаганде саркастически говорил о «заговоре нижних юбок» против него со стороны Марии Терезии, царицы России Елизаветы и мадам де Помпадур. Впечатление, которое прусская сверхмужественность произвела на романтичную молодую женщину с ультраженской чувствительностью, проявляется в очерке под названием «Пруссаки», который молодая жена Иосифа Изабелла Пармская оставила среди своих бумаг после своей ранней смерти. Предвзятая и во многих отношениях несправедливая к теме своего исследования, она явно считала прусский режим однозначным оскорблением женского - и человеческого - достоинства, как явствует из следующих отрывков:

«Фундаментальный закон Прусского государства - деспотизм, тирания самого абсолютистского толка, поддерживаемая отъявленной милитаристской формой правления. Правитель имеет неограниченную власть над судьбой своих подданных... Армия - это повелительница и хозяйка; за три прошедших поколения каждый пруссак был солдатом. Король Пруссии обладает широким спектром талантов. Обстоятельства сделали из него солдата. Он жестко придерживается своих решений и следит за тем, чтобы они исполнялись буквально. Его генералы - это роботы, которыми он управляет; даже самые значимые его министры - всего лишь низшие служащие; и те и другие ничего не знают об истинных намерениях своего хозяина. Он самый выдающийся главнокомандующий своего века, особенно когда дело доходит до нападения большими силами. Продвигаясь вперед, он никогда не задерживается. Никто его не любит, скорее, его сильно ненавидят, а его офицеры его боятся. Страх перед королем и его всевидящим оком - более эффективный стимул, чем честолюбие и патриотизм. Когда он хочет очаровать, нет никого обаятельнее. Природа, одарившая его всем необходимым, чтобы стать великим, дала ему вдобавок холодное, варварское, черствое сердце. Тюрьмы страны заполнены до отказа. Своей семьей, как и страной, он управляет, щелкая кнутом. Он очень ревностно относится к своему доброму имени. Если у кого-нибудь из его генералов складывается хорошая репутация, тот сразу же впадает в немилость. Он высокого мнения о своей собственной значимости, а других людей презирает. Он никогда не спрашивает совета, даже малейший намек на несогласие стоит человеку его благосклонности. Он насмехается над религиями и не уважает никаких границ, созданных Богом или старыми законодателями для защиты человеческого общества. Он ничего не знает о запретительных нормах, будь они человеческие или божественные. Как только затронуты его интересы, для него оправданы все средства. Последствия такого отношения быстро начинают чувствоваться. Становятся заметными упадок нравственности во всех его владениях и общее преобладание сомнений. Его главной целью было поднять Пруссию до уровня великой европейской державы и получить для нее в Германии то место, которое когда-то занимала Австрия».

У Изабеллы сильно ухудшилось здоровье после рождения единственного ребенка Иосифа, дочери, которая пережила младенческий возраст, но в конечном счете умерла. Иосиф день и ночь проводил у ее постели. «Я все потерял», - писал он своему брату - будущему императору Леопольду II после похорон. Его мать, когда ее невестка умирала, сказала: «Я так ее люблю, что обречена потерять. Ее смерть будет жертвой, которую потребовали Небеса». Это замечание указывает на то, что было глубоко скрыто в матери и сыне - двух главных героях драмы, которая разыгрывалась внутри Австрийского дома; они были так же близки друг к другу на одном уровне, как и далеки на другом. Они оба уходили корнями в старый жертвенный порядок, который вместе с барокко обрел новую жизнь: порядок, который подразумевал, что люди созданы для того, чтобы жертвовать собой полностью, невозмутимо, с решимостью и без ожесточенности. Все еще при таком порядке жил Моцарт, вырывая из него ту внутреннюю безмятежность, которая ведет к счастью. Иосиф II часто ощущал, как этот порядок тяготит его, словно чудовищное бремя - бремя, которое ему было суждено нести как проклятие.

Вечером после своей коронации королем римлян во Франкфурте 3 апреля 1764 г. он написал письмо матери, оставшейся в Вене: «Дорогая матушка, если вы продолжите считать меня просто своим сыном и вашим подданным, я буду на вершине счастья. Прошу вас пощадить себя, командуя мной, ограничивая меня, браня меня, как бывало, потому что я нуждаюсь в вашем руководстве; то немногое хорошее во мне существует благодаря исключительно вашим заботе и участию - эта честь должна быть предоставлена вам».

Сын не щадил себя. Однако со своей стороны он хотел бы, чтобы «тягостная комедия» во Франкфурте закончилась как можно скорее. Фридрих Великий Просветитель, которым Иосиф сначала восхищался, а затем ненавидел, сказал бы то же самое. Именно Мария Терезия - а не ее муж-император - настояла на избрании Иосифа королем римлян при жизни его отца (чтобы он мог, в конечном счете, стать его преемником без дальнейших формальностей).

По просьбе своего отца (франкфуртского аристократа) Гёте написал рассказ очевидца о событиях «великих дней» избрания и коронации и позднее включил его в свое произведение «Поэзия и правда». Трое церковнослужителей -электоральных князей, архиепископы Майнца, Трира и Кёльна лично приехали на выборы в мантиях, отороченных горностаем. За ними следовали представители светских выборщиков, одетые в старинном испанском стиле. Когда выборы закончились, раздался крик: «Да здравствует Иосиф II, король римлян!» Сам Иосиф был очарован криками радости, «которые все не утихали», и дал торжественное обещание: «Я сделаю все, что в моих силах, чтобы не разочаровать людей, если я действительно стану их избранным императором». Трогательный пример традиционной вассальной верности империи показал старый и хворающий ландграф Гессен-Дармштадтский, который простерся ниц перед императором Францем и поцеловал его ступню в знак признания его своим владыкой. Кто-то может сказать, что это был proskynesis, «как во времена Юстиниана», но то, что было главным в этой последней коронации в Священной Римской империи, было всего лишь эпизодом.

Молодой Гёте очень внимательно наблюдал за коронационной процессией: «Император чувствовал себя вполне уютно в своих одеждах, и на его открытом и полном достоинства лице можно было увидеть написанное крупными буквами „император и отец“. Молодой король в противоположность ему шел позади в своем одеянии с символами Карла Великого, как будто они были маскировкой, и, когда он увидел своего отца, не смог удержаться от улыбки. Корона, несмотря на подкладку, торчала у него на голове, как нависающая крыша. Далматика и меховая