Лёд на пруду обильно присыпало сажей.

Начисто сгорела рабочая бытовка вместе с заготовленными для обработки чурками. Души, что умел разглядеть в них Колдун, умерли, не родившись.

Клыш вышел за ворота – оглядеть соседние здания. Возле пострадавшего барака суетились жильцы. Затаскивали внутрь скарб: баулы, сундуки, утварь, – то, что было вытащено или выброшено из окон в спешке ночью. Кто-то силился втиснуть в окно кожаное кресло, раза в полтора шире, чем само окно. На скамеечке у барака притоптывал в подшитых валеночках Боря Першуткин. Пожал руку Клышу:

– Среди ночи крикнули выносить самое ценное. Что успел, то и вынес.

У ног его, на коричневом снегу, стояли обтянутые шпагатом книжные стопки, в том числе журналы «Бурда моден». Европейский изыск начали выпускать в СССР.

Удивительно, но погорельцем Боря не выглядел. Напротив, пребывал в приподнятом настроении.

– Не знаешь, отчего загорелось? – спросил его Данька.

– Как не знать? Подожгли!

Клыш аж подскочил:

– Кто?!

– А кто угодно. Даже не сомневался, что этим кончится. С той минуты, как граф съехал, дом был обречён.

– С чего бы? – Данька удивился. – Для чего жечь пустой дом? В чём выгода?

– Умом Россию не понять, – Боря едко усмехнулся. – Выгоды нет. Зато удовольствие какое!.. Вся революция из зависти родилась и завистью всё вокруг пропитала. До сих пор в ней живём, как мухи в патоке…

Клыш удивленно вслушался: впервые на его памяти робкий, опасливый Першуткин высказывался, не таясь. Похоже, пласты сместились.

– Я другому удивляюсь, почему раньше не сожгли? – хлестанул Боря.

– Может, всё-таки слышал, кто именно? – на всякий случай уточнил Клыш.

– Говорю же, – любой! Это ж край непуганых идиотов… Да ты сам глянь хоть на этого!

Першуткин зашёлся в мелком, издевательском смехе. Не в силах говорить, тыкал пальцем.

Данька недоумённо скосился, – владелец кресла на пару с приятелем на «раз-два взяли» двинули кресло в окно и вместе с рамой вбили-таки внутрь, оставив комнату без тепла.

– И ты хочешь, чтоб он не сжёг. Да при первой же возможности… Господи! Хорошо-то как, – Борис отёр слезы. И вообще, на удивление, пребывал в благодушном настроении.

– А уезжаю, – объяснился он. – Меня в областной Дом моделей художником-технологом берут. Немыслимая перспектива!

Он аж зажмурился в предвкушении.

Данька попрощался. Пора было начинать осмотр места происшествия. После сомнения, что посеял в нём Першуткин, работать предстояло тщательно, не считаясь со временем.

Клыш мысленно разбил пожарище на сектора и начал обход.

Это было тем легче, что он хорошо помнил расположение помещений. Двигался по периметру жилой территории. Мысленно восстанавливал то, что хранила память. Иногда в обгорелых деталях узнавал знакомые фрагменты уникальной антикварной мебели. Время от времени выскакивал, смачивал носовой платок, делал несколько глубоких глотков, рискуя подхватить воспаление лёгких, возвращался. Так и прыгал кузнечиком из чадящего дыма на студёный воздух и обратно.

Поиски, наконец, дали результат. В гостиной, в районе окна, примерно там, где составлял протокол обыска Гутенко, на Клыша пахнуло до одурения знакомым горелым запахом. С тяжёлым чувством кочергой приподнял металлическую заслонку, передвинул массивные головешки. Под ними возле оконной фрамуги обнаружился обуглившийся до неузнаваемости массивный спёкшийся кусок. То, что называется останками биологического существа. Тошнота подступила к горлу.

Клыш выскочил на воздух, к притопывающим на морозе понятым.

– Понятые, приготовить влажные тряпки для дыхания! – спёртым голосом крикнул он. Вытащил из УАЗа обрезок брезента. – По моей команде!.. Пошли!

…Клыш с тяжёлой брезентовой котомкой за плечом вошёл в избу, куда нырнул перед тем зам начальника угро.

В доме было натоплено. Печь потрескивала. За дощатым, плохо обструганным столом, на котором стоял котелок с картошкой в мундире и блюдо с грибочками и солеными огурчиками, в компании с хозяином, раскинулся полнотелый, раскрасневшийся Саша Фёдоров. Из-за занавески на кухне доносилось шебуршение, перестук ухватов.

При виде обмороженного, с рачьими глазами следователя Саша несколько смутился.

– Показания снимаю, – сообщил он. – Хозяева ничего не слыхали. Легли в девять. А проснулись к ночи, когда уж полыхало. По всем признакам, – самовозгорание. Так, что ли, Никифор?

Пьяненький хозяин закивал. По знаку Фёдорова, извлёк из-за ножки стола початую бутыль.

– Согрейся. От угара помогает… – предложил Саша.

Клыш отрицательно мотнул шеей. По виду хозяина легко определялось, почему ничего не видели и не слышали, – сами напились и заснули.

Данька подошёл к ведру с пристёгнутой кружкой, зачерпнул воды, жадно принялся пить.

– И много понаписал про самовозгорание? Порви, пока никто не увидел, – зло выдохнул он. Сгрузил под ноги Фёдорову брезент. Сам сел на лавку, прижался затылком к печке.

Фёдоров развернул брезент, отшатнулся.

– Труп, – коротко пояснил Клыш. – Сильнейшее обугливание. Определить, кто именно, невозможно.

Он сделал ещё глоток, остатками промыл глаза.

– Може, Ральф? – предположил неуверенно Никифор.

Из кухни послышался женский голос:

– Откуда Ральф? Ральфа Колдун ещё с месяц как с собой увёз.

Натягивая на ходу платок, вошла полнотелая женщина со спитым, как у мужа, лицом.

– Нюра, – представилась она. Вскрикнула от догадки:

– Не Копыто ли, избави Господи!?

– Кутёшин?! – холодея, догадался Клыш. – Он-то здесь с чего?

– Как раз с чего! – сердито возразила Нюра. – Колдун его оставил за домом присматривать, пока комбинат на баланс не примет. Вот, похоже, и доприсматривался.

– Так в завязке… – неуверенно напомнил Фёдоров.

– Недели две как развязал, – Никифор усмехнулся.

– Дома-то Дарья после больницы в ежовых рукавицах держит, – пояснила Нюра. – А тут шкалик, видать, добыл. Шмыг в терем – и вроде как по делу – приглядеть. А там уж упился без присмотра. Много ль ему теперь надо? Желудка-то с гулькин хрен осталось. Ну и…

Нюра достала из пузатого буфета ещё две липкие стопки. Отобрала у мужа бутыль, разлила остатки.

– Помянем, что ли? Каков ни был, а безобидный.

– Да, кому что на роду написано, – Никифор, заново опьяневший, глубокомысленно потряс узловатым пальцем. – Смерть, она все равно достанет. Если изнутри не сожгла, так снаружи спалила.

– Может, ещё и не он, – усомнился Саша.

– А кто ж, по-твоему?

Саша в замешательстве поскрёб затылок.

– Но как сгорел? – он принялся размышлять над недающимся уравнением. – Чтоб сгореть, топить надо. А сами ж говорите, ничего не видели. Дыма над трубой?

– Да какая труба? Печь хоть и была, но для форсу – изразцовая, – ответила Нюра. – Как её ёш? Камин, во! Всё как не у русских. А так… У него ж газ был проведён. Один на весь посёлок. Только в правлении, поссовете и у него. Немереные, должно, деньжищи отдал, – Нюра зашлёпала губами, – она считала. Вздохнула завистливо, – везёт же куркулям…

– Да при чём тут? – Никифор в нетерпении ждал случай перебить. – За газом присмотр нужен. Так что Колдун его наверняка, уезжая, перекрыл. А раз так, пришлось Копыту печку разжигать. Да ещё незнакомую, со всякими заграничными заслонками. Да пьяный… Всё одно к одному и сходится. Словом, светлая память.

Выпили не чокаясь. Никифор со смаком хрустнул огурцом.

– Но Колдун каков! – Нюра впечатала стаканчик о стол. – Напоследок, получается,