– Пришлось, – подтвердил Оська. – Директора-то всё нет на месте… Ты что, собираешься спустить на тормозах?!

Горошко поморщился:

– Нет конечно. Это и педагогически неверно, и для коллектива был бы дурной пример. С должности замдиректора снимем с понижением. Останется просто начальником ОКСа. С испытательным сроком.

– Весь комбинат ждёт, чем всё кончится, – напомнил Граневич. – И если Башлыкову сойдёт с рук… Дисциплина посыпется.

Горошко, собиравшийся выйти, присел на угол кресла.

– Ося, нам вместе работать. И.О. директора и Главный инженер – как две руки. И мы должны быть едины. Хотя бы понимать друг друга. То, что произошло, – безобразие. И за Башлыковым я лично теперь буду присматривать не в два – в четыре глаза, – он демонстративно приснял очочки. – Но мы не можем давать волю эмоциям. А должны соотносить вред и пользу. Башлыков на сегодня комбинату нужен. Только недавно ухитрился реализовать неликвид из ТЭЦ. Собирались на убытки списывать. А он реализовал. И уже на этом с лихвой перекрыл сумму приписок. С этим хоть согласен?!

Оська упрямо поджал губы:

– Не согласен! Вор всегда вор! И если останется безнаказанным, перезаражает всё живое. Это же гниль!.. Я буду добиваться.

Горошко поднялся, ссутулившийся.

– Вот я и говорю, – непонятно закончил он разговор.

Многомудрый Фрайерман, научившийся за это время не удивляться, не удивился и на этот раз.

– Осип Абрамович! Ты ребёнок. Горошко прогонит Башлыкова? Да не смеши. Все контракты с AGNA через СП. А СП – это Башлыков. Что они там на входе химичат, мы с тобой не знаем. Зато они друг о друге знают всё.

Осип тяжко выдохнул. Недавно на таможне было арестовано оборудование для комбината, поставленное из Италии. Граневичу пришлось выезжать разбираться. Оборудование оказалось устаревшим, к тому же куплено по заведомо завышенным ценам. Все договоры от имени комбината подписаны исполняющим обязанности генерального директора Горошко.

Граневич пытался найти поддержку в партийных и государственных инстанциях: в Комитете партийного и народного контроля, в КРУ. Его подбадривали, одобряли. С каждым разом, впрочем, всё суше.

Но что гораздо более расстраивало Оську, – не находил он поддержки у прежних земцев. Все соглашались, что воровство недопустимо:

– Испохабил Семён идею. Всем своей жадностью подгадил.

Но, когда разговор доходил до публичной огласки, мялись:

– Взгреть надо, чего там? Может, и выгнать. Но без огласки. Чтоб комбинат не позорить.

Проворовавшегося Башлыкова сначала сторонились, некоторые не пожимали руку. Но многие вопросы не решались без согласования с ОКСом. К тому же деньги Башлыков в кассу вернул, так что волна осуждения потихоньку схлынула.

А вот инспекторы и ревизоры, с нелёгкой руки главного инженера, зачастившие на комбинат, вызывали растущее раздражение.

В противостоянии Главного инженера и начальника ОКСа общественное сочувствие всё больше склонялось к Башлыкову. В стремлении загасить конфликт внутри комбината, не вынося наружу, все, кажется, были единодушны.

Граневич ещё раз зашёл к Павлюченку.

– Давай собирать партком, ставить вопрос об исключении Башлыкова из партии, – потребовал он.

Павлюченок замялся:

– Можно, конечно. Но оно тебе надо? Не из твоего же кармана…

– Какой же сволочью ты стал! – вспылил задёрганный Оська. Нервы его за время пустопорожнего хождения по инстанциям начали сдавать.

– Будет тебе сволочиться, – Котька с тоской скосился на бар, где стояла початая чекушка. – Тебя бы на моё место.

– Вот и получается, что я на твоем. Я, Главный инженер, твою работу делаю. У тебя коммунист, руководитель проворовался, а ты тянучку тянешь. Выноси вопрос на партком.

– Ну, если настаиваешь, – вяло согласился Павлюченок.

Перед началом парткома Оська, проходя мимо двоих поммастеров, краем уха зацепил разговор.

– Что сегодня на парткоме? – поинтересовался один.

– Два жида человека гробят, – ответил другой.

Граневич резко обернулся и наткнулся на жёсткий неприязненный взгляд: сказанное предназначалось для его ушей.

Первое слово на парткоме было предоставлено Главному инженеру. Граневич повторил то, что говорил многажды и всюду: руководитель ОКСа, коммунист Башлыков совершил крупное хищение, в которое втянул множество других людей. Такой человек не может не только руководить подразделением, но и состоять в рядах партии. Потому ставится вопрос о его исключении.

Поднялся Горошко:

– Вот уж длительное время конфликт между Главным инженером и начальником ОКСа сотрясает наш комбинат и препятствует нормальному трудовому процессу. Коммунист Башлыков допустил крупные приписки. Но официальные органы, в которые были переданы материалы, уголовное дело не возбудили. Обвинение не предъявлено. А значит, говорить о хищениях мы формального права не имеем. Причинённый комбинату ущерб Башлыков погасил, свою вину искупает повседневным трудом. Считаю, что можно ограничиться строгим выговором с занесением в личное дело.

Больше желающих высказаться не нашлось. На голосование были поставлены оба предложения. Большинством голосов при двух против было принято предложение ограничиться строгим выговором с занесением.

– Это бесчестно! – выкрикнул Фрайерман.

– А тебе, как в прежние времена, пока человека не сожрёшь, не уймёшься? – ответил секретарь парткома. Поднялся:

– Ну что, товарищи, будем заканчивать?

Он с беспокойством скосился на Граневича. Оська что-то быстро строчил.

– Ещё вопрос, – он поднялся, – багровый, в крапинку, протянул написанное Павлюченку. Спохватившись, извлёк из запасного кармана партбилет, положил рядом и быстро вышел.

Павлюченок прочитал. Не веря своим глазам, перечитал вторично. При полном глубоком молчании. Все видели, – произошло что-то невероятное.

– Тут это… зачитываю, – пролепетал Котька. – «… от члена КПСС Граневича. Заявление. Я, такой-то, полагаю, что расхититель Башлыков не имеет морального права быть коммунистом. Во всяком случае, я в одной партии с вором состоять не желаю. Поскольку у коммунистов комбината иное мнение, прошу исключить меня из рядов КПСС». И чего будем с этим делать?

Гвалт поднялся нешуточный. Случилось немыслимое. Главный инженер – второе лицо крупнейшего предприятия – заявил о нежелании оставаться коммунистом. Сначала бросились отговаривать, потом кинулись согласовывать. Обком поначалу выступил за жесточайшие, показательные меры. Жёсткую позицию заняло министерство. Вплоть до увольнения.

Но как раз стали множиться схожие случаи. Потому демарш решили спустить на тормозах. С должности пока не увольнять, чтобы не привлекать к случившемуся чрезмерного внимания. Самого Граневича в высоких инстанциях стали сторониться, будто зачумлённого. И, уж конечно, о дальнейшем карьерном продвижении можно было забыть.

Но что по-настоящему глубоко задевало Граневича, так это соглашательская позиция бывших земцев. В голове его не укладывалось, как люди, взращенные Земским, могут покрывать разворовывание комбината. Оська чувствовал себя совершенно растерянным.

Причину всеобщей снисходительности к Башлыкову расшифровал всё тот же Фрайерман:

– Так другие на своём участке такие же кооперативы пооткрывали. У каждого нынче свой интерес. Вот и сторожатся, как бы их самих не коснулось.

В самом деле, объединение «Химволокно» потихоньку утрачивало единую жёсткую структуру. То там, то здесь при отдельных производствах стали создаваться кооперативы, учредителями которых выступали, как правило, их руководители.

В февральскую субботу Клыш в полупустом райотделе колотил по «Эрике»: набивал обвинительное заключение. Со скукой поглядывал на угол стола, где ждали своей очереди ещё две точно таких же папки.

Хлопнула входная дверь.

– Из ваших никого. А из следователей – Клыш на месте! –