Их я тоже не винил. Я никого не мог винить в реакции на это испытание. Потому что это вовсе не испытание. Даже не наказание. Это злая шутка. Я обещал покорить Зелтурию, и Несотворенный позаботился, чтобы я этого добился. Шутка в том, чего это нам стоило.

На следующее утро я навестил Томуса. Он превратился в сад. Все его тело покрывали красные тюльпаны. Красный тюльпан вырос даже на руке Тео, лекаря.

– Он умер? – спросил я.

Тео кивнул.

– Как все это могло так быстро вырасти?

– Не знаю.

Неужели все мы вот так погибнем? А я останусь последним, и мне придется смотреть, как все легионеры превращаются в цветочные клумбы.

– Прости, друг мой. Прости за то, что не смог тебя спасти. – Я вытащил четки, которые уже очень долго не перебирал, и сжал нанизанные на нитку бусины. – Надеюсь, теперь ты вместе со Ставом. Я помолюсь за это.

Мы закопали Томуса в яме. Геракон не появился на короткой церемонии, а Йохан спел успокаивающие молитвы. Вместе с Томусом ушло некое подобие Малака, Источника силы, чьи восемь конечностей начертаны на нашей эмблеме. Но где теперь его сила?

Подлинный источник силы – это Несотворенный и звезды, которые вертятся вокруг его пальцев. Ангелы нас не слышат, пока мы заперты в проклятом тумане. Как бы громко мы ни кричали, нас не услышат.

Латиане прозвали меня Базиль Изгнанный. Вот бы так оно и было. Вот бы меня изгнали, а не навязали такую судьбу. Но я сам виноват. Это я привел всех сюда своими обещаниями, обманом и честолюбием.

По правде говоря, я сам сыграл с собой злую шутку. Я никакой не Зачинатель, разве что открою Врата. И я не хочу приближать Конец времен. Не хочу стать инструментом в руках Падших, хотя, похоже, таково было мое предназначение с самого начала.

Теперь каждый день умирала сотня человек. Некоторые от безумия, другие от того, что из всех отверстий у них сочились кровь или гной, но большинство сами избавляли себя от мучений, вонзив нож в сердце.

Какое облегчение, что мы не взяли с собой жен и детей. Наверное, они до самой смерти не переставали гадать, что с нами случилось. Лучше умереть, теряясь в догадках, чем хотя бы представить жуткую правду.

Я не переставал думать о Доране. Доране среди камней. Доране, обреченном на судьбу хуже смерти. Мой наследник. Пусть в нем и текла кровь другого мужчины, но его добродетели доказывали, что кровь не имеет значения.

Он снился мне, как Томусу снился его первенец. Но сладкий сон о шестилетнем Доране, бегущем по пляжу Мавроса из золотого песка, скоро превратился в кошмар. Я вдруг увидел чудовище с восемью паучьими лапами. А над лапами торчала человеческая шея. Без головы. Только шея с восемью паучьими лапами.

И как только я это увидел, зазвучали странные песнопения.

«Скажи созданиям, лежащим на чреве моем: почему сердца ваши так тверды? Почему они не тают при виде чудес?»

Я пытался отвернуться. Но на шее появились лица, и безошибочно узнаваемый голос Дорана произнес с придыханием: «Государь отец».

– Это ты, сынок?

На коже, покрывавшей шею, появилось нечто, напоминающее лицо Дорана.

– Отпусти меня, отец. Пожалуйста, отпусти.

– Я пытался, Доран. Правда пытался. Но любовь не позволяет. Я должен тебя спасти.

– Спасать меня уже слишком поздно. Всегда было слишком поздно.

Похожая на паука тварь затряслась, из шеи донеслись крики. И снова песнопения.

«Скажи созданиям на моем чреве: почему вы упорствуете в своей глупости? Почему не хотите слиться воедино с кричащей улыбкой ангела?»

Стук в дверь пробудил меня от этого кошмара. Все тело было мокрым от пота, а глаза полны слез.

– Кто там?

– Это я, отец.

Я вскочил с постели и открыл дверь.

На пороге стоял Доран. Вьющиеся черные волосы аккуратно лежали на плечах. Он улыбался, его карие глаза были полны радости.

Я обвил его руками.

– Это же не сон, правда?

– Нет. Не сон.

– Где ты был все это время?

Доран прошел мимо меня к столику, под которым я хранил «Мелодию Михея».

– В Лабиринте.

– Ох, сынок… Как же ты выжил в этом жутком месте?

– Ангелы кормили меня манной, отец.

– Манной?

– Это фрукт с дерева, растущего на небе вверх тормашками. Иногда оно осыпает манной как дождем, если встать под ним.

Я понятия не имел, о чем он толкует. Я никогда не слышал о перевернутом дереве. Разве что он говорит о Сакласе, но как один из Двенадцати оказался в Лабиринте?

– Как тебе удалось сбежать?

– Я шел внутри ангела Михея в то место, где полно стекла.

– Внутри… Михея?

Откуда там взялся еще один из Двенадцати?

– Да, отец. Я увидел дверь и тебя в ней, ты плакал, перебирая четки. Я прошел в дверь, и вот я здесь.

Неужели такое чудо и впрямь возможно? Неужели Архангел все-таки услышал мою отчаянную мольбу?

– Тебя должен осмотреть лекарь. Я отведу тебя в храм Хисти. Кярс сказал, что пустит туда членов моей семьи.

По лицу Дорана медленно расплылась улыбка. А потом он засмеялся, обнажив белые зубы.

– Что тут смешного? – спросил я.

– Именно в храм Хисти я и должен направиться.

– Зачем?

– Я думаю, ты знаешь.

Ноги Дорана задрожали. Он упал, стукнувшись коленями о ковер. Из его рта и глаз хлынула кровь.

– Доран! Что с тобой?

Я подхватил его, когда из его ушей потек гной. Но почему-то Доран по-прежнему улыбался.

– На помощь! – закричал я. – Кто-нибудь, помогите!

30

Сира

Иногда ощущаешь себя так, словно спала целый век. А потом просыпаешься и не узнаешь ни стен вокруг, ни неба сквозь отверстие в тканевом потолке. Думаешь обо всем, что делала до того, как легла спать, – обо всей своей жизни, – и задаешься вопросом, кто был тот человек?

Так со мной и случилось. Предрассветный неверный свет едва коснулся матерчатых стен юрты. На лежанке у моих ног спала женщина с рыжими волосами. При виде нее я заново ощутила тяжесть всех вопросов, которые меня тревожили.

Кто она такая на самом деле? Душа Ашери, выдернутая из Барзаха, или в ней душа Сади с воспоминаниями Ашери поверх?

Ощутив, что я зашевелилась, она тоже проснулась. Изумрудные глаза чуть светились.

– Я знаю, что ты мне лгала, – сказала она.

Я повернулась на бок, чтобы не смотреть на нее.

– Ничего, – сказала она. – Ты лгала и в то