В наркомате его сменил Михаил Каганович, старший брат всесильного Лазаря Моисеевича (третий из братьев, Юлий, был секретарем Горьковского обкома партии, затем работал в Наркомате внешней торговли).

Старший Каганович вообще никогда не учился, писал в анкетах «самоучка». Он несколько лет работал заместителем Орджоникидзе в Высшем совете народного хозяйства, а затем в Наркомате тяжелой промышленности. С 1935 года непосредственно руководил всей авиационной промышленностью.

Сталин ему полностью доверял. Отвечая из Сочи относительно одного из кадровых назначений, писал, что «надо поискать другого, почестнее и более партийного, с большим производственным стажем. Надо бы какого-либо вроде Михаила Кагановича». Михаил Каганович был единственным заместителем наркома, который в 1934—1939 годах был кандидатом в члены оргбюро ЦК. Высокое партийное звание делало его влиятельнейшим человеком.

11 декабря 1939 года Наркомат оборонной промышленности разделили на четыре: авиационной, судостроительной промышленности, вооружения и боеприпасов.

Это вообще был период разукрупнения органов управления. Наркомат машиностроения тоже разделили — на Наркоматы тяжелого, среднего и общего машиностроения. И многие предприятия всех трех наркоматов работали на армию. Скажем, производством танков ведал один из главков Наркомата среднего машиностроения. Боевые отравляющие вещества делали на предприятиях Наркомата химической промышленности (появился 28 февраля 1939 года).

Михаил Каганович возглавил Наркомат авиационной промышленности — важнейшее из всех оборонных ведомств, поскольку Сталин особенно интересовался авиацией. Валовая продукция авиапрома в 1940 году составляла сорок процентов всего производства военной промышленности. Ради авиации создали алюминиевую промышленность, промышленность легких сплавов (см. Отечественная история. 2000. № 3).

В марте 1940 года в Германию — изучать немецкие достижения — отправили большую делегацию авиаторов. Делегацию возглавлял известный авиаконструктор и будущий заместитель наркома Александр Сергеевич Яковлев. Его заместителем был будущий генерал-лейтенант и начальник Центрального аэрогидродинамического института Иван Федорович Петров. Вернувшись, Петров доложил, что немецкая авиапромышленность способна выпускать семьдесят самолетов в день. Советская промышленность производила двадцать шесть самолетов в день.

Потом стало известно, что в реальности Германия производила в день не больше тридцати пяти машин. Никто не знает, почему генерал Петров назвал такие цифры. То ли он просто ошибся — плохо понял рассказы немецких экскурсоводов и не расслышал названные ими цифры, то ли немцы сознательно ввели его в заблуждение. А может быть, он хотел выдвинуться, указав на непростительные ошибки врагов народа из Наркомата авиапромышленности...

О пугающем отставании от немцев говорил и новый нарком авиационной промышленности Алексей Иванович Шахурин, недавний первый секретарь Горьковского обкома партии. Во время обеда у Сталина на даче Шахурин завел речь о том, к каким выводам пришли в наркомате, обобщая впечатления от поездок в Германию.

Непринужденный застольный разговор был самым подходящим моментом для того, чтобы заговорить на сложную тему. Вождь находился в благодушном настроении и благосклонно выслушивал то, что в кабинете могло вызвать мгновенное раздражение.

Шахурин сразу же оценил возможности застольных бесед. Он только в первый раз сделал ошибку, когда после доклада услышал приглашение пойти пообедать. Вернее, Сталин обращался ко всем присутствующим:

— Кто не обедал, идемте обедать.

Шахурин, получивший массу указаний, решил продемонстрировать, что указания вождя исполняются незамедлительно. Он отказался от обеда:

— Товарищ Сталин, у меня так много заданий, нужно связаться с заводами, вызвать некоторых директоров в Москву, посоветоваться в наркомате. Большое спасибо за приглашение, но, если разрешите, я пойду.

Сталин недовольно ответил:

— Ну, как хотите.

Опытные люди потом объяснили молодому наркому, что следовало выйти в приемную, позвонить в наркомат, дать указания заместителям, а самому идти обедать. Так в дальнейшем Шахурин и поступал.

Перед войной Сталин обедал в кремлевской квартире, а в выходной день приглашал на ближнюю Кунцевскую дачу. На дальней даче обитали его родственники.

Во время одной из трапез на даче в июне сорокового Шахурин сказал вождю, что немецкая авиапромышленность примерно в два раза мощнее советской.

Сталин был удивлен и возмущен отставанием. В Наркомате авиапромышленности образовали Главное управление капитального строительства. Заложили девять самолетостроительных и шесть авиамоторных заводов. К началу войны авиапромышленность увеличила производственные мощности в полтора раза и в те же полтора раза превосходила немецкую промышленность.

А судьба Михаила Кагановича сложилась так. Он возглавлял наркомат год. Считается, что его позиции подорвали неудачи советской авиации в Испании — наши самолеты стали уступать немецким.

10 января 1940 года он был освобожден от должности наркома и получил назначение директором завода № 124 Наркомата авиационной промышленности. В феврале он был предупрежден, что если «не выполнит поручения партии и правительства, то будет выведен из состава членов ЦК и снят с руководящей работы».

Меньше чем через полгода Михаил Каганович покончил жизнь самоубийством.

Вокруг этой истории ходили разные слухи.

Лазарь Каганович в 1990 году рассказывал военному историку профессору Георгию Куманеву, что произошло с братом:

«Я пришел на заседание. Сталин держит бумагу и говорит мне:

— Вот есть показания на вашего брата, на Михаила, что он вместе с врагами народа.

Я говорю:

— Это сплошное вранье, ложь, — так резко сказал, не успел даже сесть. — Это ложь. Мой брат Михаил, большевик с 1905 года, рабочий, он верный и честный партиец, верен партии, верен ЦК и верен вам, товарищ Сталин.

Сталин говорит:

— Ну а как же показания?

Я отвечаю:

— Показания бывают неправильные. Я прошу вас, товарищ Сталин, устроить очную ставку. Я не верю всему этому. Прошу очную ставку.

Он поднял глаза наверх. Подумал и сказал:

— Ну что же, раз вы требуете очную ставку, устроим очную ставку.

Через два дня меня вызвали. Маленков, Берия и Микоян вызвали меня. Я пришел. Они мне говорят:

— Мы вызывали Михаила Моисеевича на очную ставку.

Я говорю:

— Почему меня не вызвали? Я рассчитывал, что я на ней буду.

Они говорят:

— Слушай, там раскрыты такие дела, что решили тебя не волновать.

Вызвали Ванникова, который был заместителем у Михаила и показывал на него, других, и устроили очную ставку. Ну, эти показывают одно, а Михаил был горячий человек, чуть не с кулаками на них. Кричал? «Сволочи, мерзавцы, вы врете» и так далее. Вывели арестованных, а Михаилу говорят:

— Ты иди, пожалуйста, в приемную посиди, мы тебя вызовем еще раз. А мы тут обсудим.

Только начали обсуждать, к ним вбегают из приемной и говорят, что Михаил Каганович застрелился. Он действительно вышел, одни говорят, в уборную, другие говорят, в коридор. У него при себе был револьвер, и застрелился. Он человек был горячий, темпераментный. И кроме того, он человек был решительный и решил: в следственную тюрьму не