Веймарская Германия была расколотым обществом не только из-за той роли, которую играли в нем классовые и конфессиональные границы. К ним добавлялись также конфликты между поколениями и регионами. Что касается возрастных групп, то прежде всего следует отметить те пустоты, которые образовались в результате войны среди мужчин, находившихся в призывном возрасте между 1914 и 1918 гг. Возрастная пирамида образца переписи 1925 г. демонстрирует резкий излом прежде всего в отношении группы мужчин в возрасте между 30 и 40 годами и сильное превышение количества женщин. Соответственно сверхпропорционально представленными оказались также старшие и младшие поколения. Обстоятельством, чрезвычайно негативно воздействовавшим на рынок труда, стало то, что во времена Веймара трудоспособного возраста достигли те, кто родились в предвоенные годы, отличавшиеся высокой рождаемостью. Рабочих мест не хватало, чтобы дать возможность всей молодежи зарабатывать себе на хлеб. В результате безработица среди молодежи стала распространенным явлением уже задолго до мирового экономического кризиса.

У безработной молодежи в отличие от более старших товарищей не было жизненного опыта «нормального времени», который мог бы их ободрить и поднять их дух. Чье раннее детство пришлось на войну, тот получил свой первый осознанный опыт в годы инфляции, где законом было поскорее потратить деньги, прежде чем они потеряют свою цену. Для ребенка рабочего, рожденного между 1910 и 1914 гг., трудовая жизнь началась в период относительной стабилизации после 1923 г. Когда разразился мировой экономический кризис, многие из них еще не закончили обучение, и только меньшинство могло претендовать на пособие по безработице.

Неуверенность в отношении своего собственного будущего именно у рабочей молодежи породила чувство принадлежности к лишнему поколению. Кто вырос в таких условиях, того было трудно вовлечь в массовые организации рабочего движения, кто длительное время оставался безработным, тот, как правило, был потерян для этого навсегда. Вместо того чтобы активно участвовать в профсоюзах, рабочих партиях и пролетарских культурных союзах, безработная пролетарская молодежь больших городов вливалась в так называемые «дикие клики» — группы, в которых находил свое грубое материалистическое проявление молодежный протест, зачастую по ту сторону закона, против царивших в обществе отношений{311}.

Для молодежи из буржуазных семей «веймарский» период также означал, но по другим причинам, время глубокой неуверенности. В родительских домах они ни в малейшей мере не были подготовлены к тем модернизационным сдвигам, которым Германия подверглась не только в 1918 г., но и переживала все сильнее с каждым годом. Развал старого монархического порядка потряс авторитет отцов, на который опиралась вильгельмианская эпоха и который ее олицетворял. Но в новом республиканском устройстве молодое поколение могло найти себя в столь же малой степени, как и в погибшем старом.

Многие юноши и девушки выбрали после 1918 г. тот же самый путь романтического бунта, который уже был проложен молодежным движением довоенной эпохи. Годы Веймарской республики стали апофеозом юношества, объединенного в союзы и протестующего как против ритуализованной буржуазности отеческих домов, так и против «американизации» повседневности, определявшей 1920-е гг. Возврат к природе и культу содружества получил гораздо большее распространение, чем казалось на первый взгляд: это было бегство в преображенное прошлое. Но романтический габитус[36] еще не означал реакционного образа мыслей: социал-демократическая молодежь отправлялась в «странствие» точно так же, как и буржуазные «перелетные птицы»[37], и она звенела гитарами и пела песенки из «Цупфгайгенханзеля»[38]. Пути из молодежного движения вели более чем в один политический лагерь и более чем в одно будущее{312}.

Жизнь тех, кто зачастую был старше лишь на несколько лет, но успел уже повоевать на войне солдатом, была тем самым определена навсегда. Многие из них так и не смогли внутренне вернуться к нормальности гражданской жизни и продолжили вооруженную борьбу во фрайкоре — на этот раз против внутреннего врага. Еще большим было число тех, кто принимал активное участие в полувоенных организациях, таких как образованный в 1918 г. «Стальной шлем»[39]. Там они могли дать выход своей антипатии к республике и левым. Другие, прежде всего рабочие, клялись никогда больше не браться за оружие и все же потом вынуждены были отвечать воинствующим правым теми же средствами и примыкали к «Железному фронту» или, если были коммунистами, становились членами Союза красных фронтовиков. К тому моменту, когда Германия вступила в фазу относительной стабильности, милитаризация политической жизни зашла уже далеко. То, в чем Германии было отказано на основании Версальского договора, а именно содержание большой армии, было возмещено по меньшей мере справа за счет подражания солдатчине. Литература, превозносящая войну, сделала свое дело, чтобы сохранить живым дух, который должен был создать тело: Германию — сильную в военном отношении и способную взять реванш за 1918 г.{313}

Чем старше был человек на момент окончания войны, тем больше была статистическая вероятность того, что он больше не порвет с позицией, которую занимал до 1914 г. Приверженцы консервативных партий кайзеровского рейха мечтали в своем большинстве после 1918 г. о возвращении монархии, более «зрелые» социал-демократы в большей степени, чем их юные коллеги, склонялись к тому, чтобы остаться в «исконной» партии и только немногие примыкали к коммунистам; большинство «разумных республиканцев» рекрутировалось после 1918 г. из приверженцев либеральных партий и Центра. Политическое поведение женщин в некотором отношении было сопоставимо с мужским. В среднем женщины предпочитали менее радикальных политиков, чем мужчины. КПГ была в большей, НСДАП в меньшей и убывающей степени партиями мужчин, в то время как Центр и немецкие националисты — оба «лагеря», которые упорнее всех сопротивлялись предоставлению женщинам права голоса — получали серьезное преимущество от участия в выборах женщин-избирателей. Что касается либеральных партий, то соотношение избирателей мужского и женского пола было примерно одинаковым, а у социал-демократов наблюдался определенный, но не слишком резкий перевес в пользу мужчин. Во всех партиях, за временным исключением КПГ, пока ее возглавляла Рут Фишер, наиболее важные позиции занимали мужчины, а что касается традиционных партий, то среди них практически не было представителей юного поколения. Та притягательная сила, которую оказывали на молодежь радикальные крайние партии, в первую очередь в годы Великой депрессии, во многом объясняется также относительным старением традиционных партий{314}.

Региональное многообразие Германии также оказалось чревато конфликтами для Веймарской республики. Перевес Пруссии вызывал недовольство не только в Баварии: между сельскохозяйственной Остэльбией и урбанистическим Западом, как и прежде, имелась структурная разница, также выражавшаяся в менталитете и резко контрастирующих политических культурах. Некоторые федеральные земли радикальным образом изменили в годы Веймарской республики свой политический профиль. Так, Тюрингия и Брауншвейг, где в первые послевоенные годы авторитетом пользовались СДПГ и НСДПГ, стали в