занятости замужних женщин. Соответственно только около трети социал-демократов и коммунистов заявили о своей приверженности к «либеральной» точке зрения, согласно которой при воспитании детей следовало полностью отказаться от побоев — особенно удручающий результат для марксистской реформы воспитания. Раннее просвещение детей в вопросах половой жизни поддерживал каждый третий коммунист и приблизительно каждый пятый социал-демократ. Авторы опроса сделали отсюда вывод, что «протестантская мораль среднего класса» еще широко распространена среди пролетариата.

Более мягкие оценки вызвали ответы на вопросы о внутреннем обустройстве жилищ. «Прочь все безделушки, все картинки маслом в золоченных рамах и шпалеры», — призывала своих читателей «Форвартс» в мае 1927 г. для того, чтобы отучить их от «мелкобуржуазных» привычек и привить им новую разумную жилищную культуру. Но 10 % опрошенных Фроммом социал-демократов и ни много ни мало 4 % коммунистов чрезвычайно ценили безделушки. В отношении в среднем 40 % опрошенных, украшавших свои жилища «картинами и цветами», Фромм вероятно с полным правом предполагал, что эти данные были «выражением сравнительно общепринятого вкуса». Вывешиванием на стены фотографий или других картин с изображением социалистических вождей коммунисты и неквалифицированные рабочие занимались с большей охотой, чем социал-демократы и квалифицированные рабочие. Наряду с «политическими» изображениями большинство украшало помещения фамильными фотографиями. Личный интерес к искусству, насколько он выражался в украшении жилищ картинами, был более выражен у социал-демократов и квалифицированных рабочих, чем у коммунистов и неквалифицированных трудящихся.

В других вопросах культурных предпочтений рабочий класс показал себя также не особенно авангардистским. Джаз, против которого консервативные круги выступали как против «декадентской» и «ненемецкой» музыки и который левыми композиторами, такими как Ганс Айслер и Курт Вайль, сознательно использовался как стильное средство художественного «агитпропа», не нашел поддержки у 50 % опрошенных и только 40 % высказались в его пользу. Традиционные театральные постановки были более популярны, чем пьесы революционной направленности, но более чем у половины опрошенных рабочих и служащих либо не было любимой пьесы, либо они вообще не дали ответа на этот вопрос. В делах моды рабочие и служащие шагали в ногу со временем. Около четырех пятых высказались позитивно о «современной женской моде» или о новой прическе Бубикопф. Как противное природе или предосудительное они, напротив, рассматривали использование пудры, парфюмерии и губной помады: 84 % высказали свое неприятие в той или иной форме.

Пролетарское классовое сознание более отчетливо проявлялось при ответах на явно политические вопросы, чем на вопросы, кажущиеся аполитичными. 55 % коммунистов и 28 % социал-демократов считали виновными в инфляции капитализм, крупных предпринимателей или банки и биржи; каждый десятый возлагал ответственность за нее на правительство. Немецкую юстицию «негодной» находили 85 % коммунистов и 46 % социал-демократов. Как правило, социал-демократы выступали за демократическую республику как форму правления, чаще всего обосновывая свой ответ тем, что она лучше всего обеспечивает свободу и равенство граждан. Коммунисты, как и ожидалось, являлись сторонниками советской системы. Самой часто называемой причиной этого выбора были интересы рабочих. На вопрос, кто же обладает реальной властью в государстве, ответили «капитал», «капиталисты», «промышленность и банки» 60 % коммунистов и 58 % социал-демократов{295}.

Дефицит классового сознания, который обнаружил франкфуртский опрос, если бы его результаты были опубликованы сразу, а не в 1980 г., должен был бы в первую очередь вызвать тревогу у организаций, занимавшихся культурой рабочего движения. Середина 1920-х гг. была временем расцвета социал-демократических союзов, большей частью образованных еще в кайзеровские времена, которые в своей совокупности формировали альтернативное социалистическое предложение господствующей «буржуазной» культуре. Среди них были богатые традициями объединения, такие как «Движение народных театров», «Певческий союз рабочих», социалистические союзы вольнодумцев и кремации, «Рабочий союз гимнастики и спорта», «Союз друзей природы» и «Рабочий союз трезвенников». Начиная с 1919 г., к ним среди прочих добавились «Рабочая благотворительность», «Юные социалисты», «Друзья детей», «Рабочий радиосоюз», «Рабочий рыболовный союз» и «Рабочий стрелковый союз». Социалистическая альтернативная культура окружала жизнь рабочего «от колыбели до смертного одра», и она обосновывала мировоззренческое притязание, которое трудно сформулировать точнее, чем это сделано в неосознанно самокарикатурном девизе Венского рабочего союза кремации «Пламя»: «По-пролетарски жил, по-пролетарски умер и кремирован согласно культурному прогрессу».

Обследование Эриха Фромма и его сотрудников выявило то, в чем едва ли сомневаются также новейшие исторические исследования: культура рабочего движения была не рабочей культурой, а культурой классово сознательной антиэлиты. Степень ее воздействия была меньшей, чем давали основания предполагать массовые мероприятия наиболее многочисленных союзов, таких как «Рабочий союз гимнастики и спорта» и рабочий союз велосипедистов «Солидарность». Многие члены СДПГ входили не в социалистические, а в «буржуазные» футбольные клубы, но и тот, кто играл в «правильной» команде, тем самым еще не был неизбежно политизирован в духе СДПГ (или позднее, после последовательно осуществленной реорганизации коммунистических организаций проведения досуга, в духе КПГ). Унифицированный социалистический образ жизни всегда был делом только активного меньшинства, а отнюдь не широких масс сторонников СДПГ и КПГ. И все же не стоит недооценивать важность культуры рабочего движения, создававшую соответствующую идентичность. Она способствовала выработке у стойкого ядра рабочих партий чувства «мы — это — мы» и укрепила разделительную линию, пролегавшую между «социализмом» и «буржуазным» миром{296}.

Среди рабочих-немарксистов самую большую группу образовывали рабочие-католики, голосовавшие за Центр или БФП, члены католических рабочих союзов, объединенных в рамках Христианско-национальной германской федерации профсоюзов. От марксистов они в первую очередь отличались тем, что не признавали себя сторонниками классовой борьбы и ликвидации частной собственности и стремились компенсировать противоположность интересов рабочих и предпринимателей в рамках существующего общественного порядка. Но не следует представлять общественное сознание католических рабочих слишком гармоничным. «Опрос о современном душевном положении католических рабочих в Германии», проведенный в 1926 г., содержит среди прочего сообщение из Нижнего Рейна, в котором речь идет о том, что рабочие-католики испытывали серьезное недоверие к предпринимателям. «Чисто капиталистическая установка большинства предпринимателей не дает возможности для зарождения доверительного сотрудничества. Католический рабочий упрекает предпринимателя за его нехристианское равнодушие, даже враждебность по отношению к насущнейшим жизненным потребностям рабочего и его семьи, когда тот снижает заработную плату, удлиняет рабочий день, выступает против профсоюзов, отвергает существование производственных советов, сопротивляется расширению социального законодательства».

Политик Партии Центра Иосиф Йоос, председатель Союза объединений католических рабочих и шахтеров Западной Германии, таким образом резюмировал итоги опроса: «Головой рабочий-христианин осуждает классовую ненависть против имущих и зажиточных кругов общества. Однако эмоционально он также находится под влиянием сильной антипатии против имущих классов. С особенной неприязнью он осуждает спекулянтов, обогатившихся в результате войны, революции и инфляции». И тогда как имущие католики все более и более ориентировались на правые силы, среди рабочих-католиков усиливалась склонность клевой ориентации. Связь между католическими трудящимися и католической общностью все более