позаимствовала предложение Беста и, таким образом, поставила тактические соображения выше государственно-политических: слишком уникальным казался шанс загнать клин между «крупнокапиталистическим» руководством и частью электората немецких националистов, относящейся к средним слоям общества. Новый толчок оппозиционной кампании невольно дал кабинет Лютера, в начале февраля 1925 г. одобривший выделение щедрой компенсации для пострадавшей от французско-бельгийской оккупации промышленности Рура в размере 700 млн марок. Мелкие вкладчики и инвесторы снова получили повод почувствовать себя одураченными немецкими националистами, и социал-демократы даже чересчур охотно выступили защитниками разочарованных{283}.

28 февраля 1925 г. на мгновение утихли все партийные распри. В возрасте 54 лет скончался рейхспрезидент Фридрих Эберт. Непосредственной причиной смерти стало воспаление слепой кишки и брюшины. Но нет никакого сомнения в том, что здоровье Эберта было подорвано личными оскорблениями, обрушившимися на него за последние месяцы. Самым тяжким из них было обвинение в измене родине, выдвинутое среди прочих «народническим» журналистом, редактором «Миттельдейче Прессе» Эрвином Ротхардом. Последний обосновывал его ролью Эберта в забастовке рабочих заводов боеприпасов в январе 1918 г. в Берлине. 23 декабря 1924 г. расширенный суд шеффенов Магдебургского суда первой инстанции вынес приговор по делу о нанесении оскорбления, начатого Эбертом против Рот-харда. Суд признал обвиняемого виновным в нанесении оскорбления президенту и приговорил его к трем месяцам тюрьмы. Но в преамбуле приговора суд констатировал, что утверждение Ротхарда о том, что Эберт, участвуя в вышеназванной забастовке, изменил родине, с уголовно-правовой точки зрения справедливо. Поэтому осуждения Ротхарда по обвинению в клевете не последовало.

Против дискредитации Эберта магдебургскими судьями, типичного случая враждебности по отношению к республике со стороны органов юстиции, раздались весомые голоса: именитые правоведы и историки, в том числе Герхард Аншутц и Фридрих Мейнеке, демонстративно встали на сторону Эберта; действующее правительство рейха в полном составе во главе с Марксом принесло ему свои публичные извинения; общественный обвинитель на Магдебургском процессе незамедлительно обжаловал судебное решение. Но вынесенный приговор между тем уже оказал свое действие, нацеленное против Эберта и представляемой им республики.

То же самое справедливо в отношении попыток немецких националистов — политиков и журналистов концерна Гугенберга — втянуть Эберта в историю с аферой Бармата, расследованием которой с января 1925 г. занималась специальная комиссия рейхстага. Юлиус Бармат был русским евреем, эмигрировавшим в Нидерланды в начале века. Во время войны и сразу после нее он в больших размерах осуществлял поставки продовольствия в Германию, и в этом качестве в 1919 г. был важным деловым партнером ряда руководящих социал-демократов, в том числе и Эберта. Но скандал вокруг Бармата разразился только во времена гиперинфляции, когда стало известно, что спекуляции его новообразованного концерна финансировались кредитами Прусского государственного банка и Имперской почты. Эберт не приобрел от контактов с Барматом никаких личных выгод. Но уже то обстоятельство, что имя рейхспрезидента упоминалось в ходе открытых слушаний парламентской следственной комиссии, являлось для немецких националистов, по чьей собственно инициативе рейхстагом и была образована комиссия, поводом для глубокого удовлетворения. Комиссия тем самым выполнила ту цель, ради которой она и была задумана ее творцами — послужила эффективной трибуной для ведения борьбы против республики и ее верховного представителя{284}.

Некоторые некрологи памяти Эберта воспринимаются как попытки посмертной компенсации прижизненно нанесенных обид. Так, правительство рейха, включая его членов от Немецкой национальной народной партии, заявило, что Фридрих Эберт отправлял «…должность немецкого рейхспрезидента в тяжелейшие времена с образцовой добросовестностью и политически зрелой мудростью». «Черты характера Фридриха Эберта как человека и выдающиеся способности его как государственного деятеля» вызывали у всех, кто знал этого человека и его дела, почитание и уважение. «Он послужил фатерланду в тяжелейшие времена как честный человек».

В социал-демократической прессе также не было недостатка в попытках предать забвению прошлые конфликты. После экзекуции, предпринятой рейхом в отношении Саксонии в 1923 г., в партии началась резкая критика Эберта и были даже поданы ходатайства об исключении его из партии. И в действительности Эберт был исключен своим собственным профсоюзом — союзом шорников. Газета «Форвартс» отреагировала на эту напряженную ситуацию и разногласия намеком, согласно которому надпартийная должность Эберта привела его к отчуждению от партийной жизни, а в соприкосновение с народными массами он входил только по официальным поводам. Но общей позитивной оценке первого рейхспрезидента эти замечания не повредили. «После великих теоретиков и агитаторов Эберт был первым великим государственным деятелем немецкого рабочего движения. Это потребовало выработки совершенно нового вида понимания общества. Тем, что пролетариат все более и более усваивал его, он засвидетельствовал свою растушую зрелость. Рабочий класс почитает самого себя, когда он почитает Эберта»{285}.

Тот, кто ненавидел и презирал Эберта до его смерти, делал это также и после. Это справедливо не только в отношении немецких националистов и «народников», но и в отношении коммунистов, от имени которых депутат Герман Реммеле заявил 1 мая 1925 г. вслед умершему рейхспрезиденту, что он «сошел в могилу, осыпаемый проклятьями немецкого пролетариата». Однако именно то, что коммунисты ставили ему в вину, и было самым главным достижением Эберта: установление взаимопонимания и сотрудничества между умеренными силами рабочего класса и буржуазии. Острее, чем все другие его товарищи по партии, Эберт понял в 1918 г., что взаимная готовность к «классовому компромиссу» образует непосредственную жизненную основу существования республики. Поэтому он снова и снова призывал социал-демократов входить в коалиции с буржуазным центром, вплоть до Немецкой народной партии Густава Штреземана, и не разрывать их без настоятельной необходимости. Также оправдались трезвые суждения Эберта по вопросам внешней политики. В 1922 г. он настоятельно предупреждал, хотя и напрасно, о фатальных последствиях германо-советских сепаратных переговоров. Оккупация Рура французами и бельгийцами год спустя была также ответом на договор в Рапалло, подписанию которого Эберт не смог воспрепятствовать.

И все же наряду с заслугами Фридриха Эберта была очевидна его ограниченность как политика. Слишком часто он полагался на суждения военных советников и бюрократов, к которым относился с удивительным простодушием. Кризисной осенью 1923 г. он вел себя с ними так же, как и в первые месяцы после свержения монархии. Эберт также несет свою долю ответственности за то, что рейхсвер сумел превратиться в «государство в государстве», а тем самым и в угрозу для республики. В отношении опасностей, которые были связаны с частым применением чрезвычайного законодательства по статье 48 — только в 1923 г. рейхспрезидент подписал 42 таких постановления, большей частью направленных на устранение бедственного положения в экономике, — у Эберта, как с прискорбием отмечал его личный друг Отто Браун, не было никакого чутья. За правильные идеи, в том числе за то, что Германия в перспективе использует себе только во благо безоговорочное признание