Шрифт:
Закладка:
— Боже правый! Откуда мне знать? Одно скажу — Советская власть за такие документы сделает любого знатным и уважаемым до скончания жизни.
— Ага, хитрец хитрецов! Вот мы и договорились!
— Боже правый! Яснее ясного — вам, госпожа, надобны денежки, что лежат на эмирских счетах, а мне… ну, а мне бумаги, что в сундуке. Чего проще. По рукам, что ли!
— Клянусь, хитрейший из всех хитрецов, смелый вы человек. А теперь, господин Как Вас Там, вот вам хорошая плотная бумага, глянцевая бумага. Писать бы на ней священное писание! Возьмите да перепишите сами — тут никому из дворцовых писарей доверять не стоит, — перепишите все письма и доверенности, которые продиктовали мои благородные уста, да так, чтобы ни эмир, ни его французская красотка не могли получить без меня ни одной гинеи. А я пойду да поразмыслю обо всем, чего вы тут мне наговорили. Возможно, я надумаю послать вас в Женив. Давно мне надо владеть всем, что лежит на банковских счетах. Не знаю, стоят ли чего бумажки в сундуке, но деньги на банковских счетах стоят того, чего стоят. Ну, а раз вам, господин Как Вас Там, понадобились бумаги в сундуке, так и быть, дам вам доверенность и на сундук. Садитесь и переписывайте да покрасивее. Я уж вижу, хоть вы и русский и кяфир, а почерк у вас лучше, чем у любого калаифаттинского мирзы. Перепишите — я вас позову, приложу к письмам печать и поезжайте в Женив и еще куда нужно. А пока вы не напишете, никуда отсюда не пойдете! — закончила она неожиданно с угрозой.
Бош-хатын вышла. Скоро Молиару надоело писать: пальцы его задеревенели, в ногах от долгого сидения на мягком персидском ковре началось покалывание. Он встал, размялся и, вроде невзначай, подошел к приоткрытой двери. Когда и кто ее приоткрыл, он не заметил. Во время их разговора с Бош-хатын он твердо знал — дверь была заперта.
Теперь он видел соседнюю михманхану во всем парадном убранстве шелков и ковров, озаренную ярким пянджширским солнцем, и сидящего там человека, весьма крупного, Молиар сказал бы даже, грубого телосложения, с клочковатой цвета ржавчины бороденкой. Человек походил на корявый замшелый пень.
Снова заныло в желудке у Молиара. И ему пришли на ум рассказы, которые он слышал про Кала-и-Фатту в кабульском караван-сарае от подметальщика.
«Человечина там идет по две медных пара за голову, — хихикал словоохотливый подметальщик. — Алимхан придерживается своих варварских бухарских порядков. Подмигнет тиран-эмир, и его палачи набрасываются на жертву, раздирают ее, таща друг к другу железными своими руками, в ярости отгрызают нос и уши, глотают, захлебываясь горячей кровью, разрывают волчьими зубами члены тела жертвы, пожирая мясо еще у живого, дико вопящего человека… Людоеды! Пища волка из мяса и крови!»
«Этот „корявый пень“ в той михманхане из палачей, — бормотал Молиар. — Дела все хуже и хуже. Где же Моника? Где они ее прячут? Старуха так ничего о ней и не сказала… Одно очевидно: ее нет в Кала-и-Фатту. Говорят, постарайся выиграть и в неудаче! Эй, Открой Дверь! Так тебя прозвали, дорогой? Давайте откроем двери тайны. Во что бы то ни стало надо вырвать тайну у Бош-хатын».
Молиар постарался взять себя в руки. Он сел и закончил переписку бумаг. Его отвели к эмирше, и он прочитал письма вслух три раза. Бош-хатын извлекла из бархатного кошелька медную печатку и долго вертела ее над письмами, прежде чем припечатала их.
— Госпожа, чтобы ехать за границу, в Женив, нужно еще одно.
— Что?
— Там — должны же вы знать — надо иметь доказательство. Пусть дочь их высочества напишет письмо.
— Кто? Кто? Ага, вы про ту Монику? Что вы болтаете?
— Я говорю дело. Она наследница эмира. Без ее письма не поверят.
— Она не может написать.
— Боже правый! Что с ней?
— Ого! И вам эта девка понадобилась?
— Где она?
— Ее здесь нет. Говорю вам, ее так и не привезли сюда. Ее нет в Кала-и-Фатту. Была бы она здесь, я бы знала, что с ней сделать.
— Где она? Ведь… ведь нам нужна ее подпись.
— Не обязательно. Ее инглизы увезли к Ага Хану, в Европу. Поедете в Женив, там, наверное, знают. Значит, вы едете. А теперь слушайте, господин Как Вас Там. Слушайте внимательно.
— Наше дело повиноваться. — Лицо Молиара сморщилось. Казалось, маленький самаркандец вот-вот заплачет.
— Знаем-знаем. Отведи от вас на минуту глаза — и ищи-свищи. Поезжайте! Выполните мои поручения. Сделайте так, чтобы я одна была хозяйкой всех капиталов, — вы знаете, как это делается. И чтобы ни французская красотка, ни мой супруг не могли впредь и пальцем прикоснуться к сокровищам! Вернетесь — тогда и поищем покупателя на тот сундук, на ваши бумажки. А свою долю вы получите из наших, вот этих благосклонных рук. Из наших…
Перед уходом Бош-хатын позволила Молиару поцеловать свою руку. Может быть, она вспомнила, что такой обычай существует у неверных.
При всей своей хитрости Бош-хатын не умела читать мысли по глазам собеседника. Но если бы могла, она в ненавистном взгляде Молиара прочитала бы такое, что не послала бы его со своим поручением в Европу.
В ЖЕНЕВЕ
И как презренным понять всю прелесть яшмы, когда от них сокрыт мир цветов. Постели их полны дерьма. А говорят они, что и роза не ароматна. И нет тому иной причины, кроме постыдного презрения к красоте.
В Женеве только и говорят о международных делах. Женева — город дипломатов, чистенький, приторно красивый, отражающийся в голубой лазури Женевского озера. Все здесь — и голубые глава швейцарских женщин, и все хитросплетения политиков, порой весьма неблаговидные, — прекрасно сочетается с нежной голубизной безмятежных небес и глетчеров альпийских вершин.
В первый же день по приезде мисс Гвендолен достала из чемодана себе и Монике голубые, оттенка бирюзы кашемировые шали, привезенные с собой из Пешавера. Прикидывая одну из них себе на плечи перед трюмо, Гвендолен сделала открытие:
— Чудесно гармонирует с цветом глаз. Ты не находишь, душечка?
Моника находила. И у нее, и у мисс Гвендолен глаза, несомненно, имели голубой оттенок. Но Моника сделала и другое открытие. С момента приезда в Европу наставница круто изменила обращение со своей воспитанницей. В Пешавере, как известно, находящемся в Азии, мисс Гвендолен вела себя азиатской бегим и давала волю деспотическим наклонностям. В бунгало Гвендолен
