что вот я, госпожа государства Бухары, готова приехать в советские пределы и прошу дать мне, бедной, нищей мусульманке, приют, лишь бы проводить свои сиротские дни до самой кончины, на родине. Пусть советские товарищи обеспечат меня пенсионом, скромным, но достаточным для моего пропитания и для пропитания тех из близких и слуг, которых я соблаговолю взять с собой из изгнания в Бухару… А всего я возьму, и на то имею право, двести тридцать три человека — чад, домочадцев и прислужников, и никто пусть мне в том не мешает. А детей пусть учат в мектебах при мечетях по мусульманскому закону.

Но тут Молиар возмутился:

— Ну уж на такое не пойдут!

— Не глотай, не прожевав. Вот ты еще раз выдал свое существо, господин Как Там Тебя. Ты урус. Ладно! Не мотай чалмой! Весь ты хитростен и лжив. Твоя домулловская чалма — хитрость и ложь. Ну ладно, пусть дети учатся в советской школе. У Советской власти, говорят, школы хороши. Правда, что ли?

Но Молиар на сей раз не отозвался. Он уже попался сегодня не один раз. Хватит. Он смотрел вопросительно на Бош-хатын, и во взгляде его черных, подернутых маслянистой пленкой глаз Бош-хатын читала готовность слушать и повиноваться.

— Знаю. У вас в Москве моему письму и не поверят. Надо их подмаслить. Напишу тогда еще: шелудивый пес Ибрагимбек готовится к войне. Вот тут, — она вытащила из-за пазухи тумар, а из него клочок густо исписанной бумаги, — в молитве записано, сколько у Ибрагима и в каком месте Ханабадской провинции аскеров, ружей, пороху, пуль. Где у него верные соглядатаи есть в Душанбе, Гиссаре, Бальджуане, Гузаре, Бухаре, Самарканде. Кто они. Где прячутся и прячут оружие. А вот тут пониже написано, сколько пушек везут инглизы для Ибрагима через Гильгит, Мастудж, Ладак. И сколько посылают артиллеристов-сипаев для стрельбы из тех пушек. И сколько ядер. И сколько пулеметов. И когда пушки и пулеметы повезут и по каким дорогам через Бадахшан. Все тут записано. Теперь поверят, что Бош-хатын хорошая и хочет с открытым сердцем приехать в Бухару, а?

— Вы сказали — подмаслить. Подмаслить-то подмаслить!.. Но с пустыми руками в Москву не поедешь?

— Что вы говорите?

— Надо повезти в Москву задаток! Золото!

— Золото? — взвизгнула Бош-хатын. — Откуда я возьму золото? Все деньги в банках, в железных сундуках.

— Тот капитал, что в железных сейфах, пусть там и останется. А вот бумаги, документы они называются…

— До-ку-мен-ты? А?

— Ценные бумаги.

— Говорите понятнее!

— Они, эти бумаги, дороже золота, дороже денег. Дайте их мне, и я отвезу их в Москву. И за них большевики сделают все, что вы хотите.

— Бумаги? — подозрительно протянула Бош-хатын. — Откуда вы взяли про бумаги? Откуда вы знаете?

— То, что я говорил. Я по поводу караку…

— Рассказывайте! Я же знаю вас, узнала. Вы никакой не узбек. Постойте, не перебивайте. Вы тот самый анжинир, который нашел Алимхану золото в Кызылкумах. Я думала, вы пропали, что вас нет. А теперь вы здесь. Зачем вы здесь?

— Мы торгуем каракулем.

— Что вы ищете здесь?

— Мы уже сказали вам, госпожа! Боже правый!

Но он отлично понимал — трудно провести старуху Бош-хатын. И все лицо его покрылось морщинками, не то жалобными, не то улыбчатыми, извиняющимися. «Что ж, — говорили его глаза, — вы знаете? Тогда спрашивайте!»

— Я знаю, зачем вы здесь. Вы ищете следы?

— Какие следы? — не на шутку испугался Молиар. — О каких следах вы говорите, госпожа?

— Сознайтесь, господин хитрец, вы тянете руку к сундуку…

— Он цел? — не выдержал Молиар.

— Попался, господин хитрец!

Страшное волнение охватило Молиара. Он совершил недопустимое с точки зрения этикета: он схватил старуху за руку.

— Он сохранился… сундук? Он уцелел? Где он?

— Он там, где все бухарские ценности и сокровища, — сказала с усмешкой Бош-хатын, небрежно высвобождая руку. Она ничуть не оскорбилась наглостью Молиара, и он понял: старуха крайне заинтересована беседой с ним, и ей нет дела до каких-то там пустяков. Да, Молиар для чего-то был нужен Бош-хатын. Она явно рассчитывала на него.

И Молиар насторожился. Он счел за лучшее не задавать больше вопросов и тем самым овладеть положением. Волей-неволей, после довольно долгого молчания, Бош-хатын пришлось заговорить.

— Сундук, который привезли из Вабкента… Его забрали оттуда по приказу эмира, когда вы неожиданно уехали… сбежали из Арка… из-за… гм… разговоров о той француженке.

— Я уехал совсем не потому. Это клевета. Это была клевета. Что с моими бумагами и делами? Что с сундуком?

— Вместе с другими ценностями сундук увезли через Аму-Дарью и Каракумы в Мешед незадолго до гибели Бухары. Все увезли. Много верблюдов погрузили, много караванов.

— И где же сундук теперь?

— Вот это-то и надо вам выяснить… А теперь хватит колотить языком о зубы… Пиши, сын греха.

Прыгающей рукой Молиар писал.

Диктовала она неторопливо, деловито, тщательно сверяя цифры с извлеченными из-за пазухи ведомостями, лишь временами позволяя Молиару заглянуть в документы, написанные по-английски, по-французски и по-русски, и перевести ей их содержание.

Не без ехидства она заметила:

— Вы — редчайший из узбекских базарчи! Вы знаете языки всяких безбожников ференгов. Что, друг, попался? Да, если бы его высочество эмир знал, кто у меня тут сейчас сидит в писарях, да знаешь, что бы с тобой тут сделали, а?

Знать, конечно, Молиар не знал, но догадывался. И его всего передернуло. Очень ему сделалось от всего невмоготу. И он даже перестал замечать тошнотворные запахи амбры, мускуса и пота, которые в изобилии источала царственная купчиха.

А она все подсчитывала и подсчитывала итоги, щелкая костяшками казанских, инкрустированных рыбьим зубом бухгалтерских счетов, поблескивая искорками изумрудов и рубинов многочисленных колец на пальцах.

И, наконец, когда от изнемогшего, окончательно запарившегося Молиара «осталось одно лишь ухо», Бош-хатын воскликнула:

— Так вот, господин Как Вас Там, вам очень хочется заглянуть в тот сундук?!

Молиар во все глаза смотрел на Бош-хатын, но не спешил с ответом.

— Вижу. Очень хочется. Ну, так я вам помогу, но сначала… Что в сундуке? Деньги? Золото? Золотой песочек? А?

— Планы разработки полезных ископаемых, то есть геологические запасы золота, нефти, драгоценных камней. Недаром я облазил все Кызылкумы. Топографическая съемка. Опознавательные знаки.

— Не понимаю.

— Боже правый! Бумаги дороже золота, дороже денег!

Он видел, впрочем, что Бош-хатын отлично разбирается и сама во всем этом.

— Сколько заплатят за… бумажки в сундуке? — спросила она, прикидываясь равнодушной.

— Кто?

— Ну эти, ференги. Разные французы, англичане.

— Если бы вернулись эмирские времена, концессия оценивалась бы в миллионы, во много миллионов.

— Ну, а если времена не вернутся? Что