– Куда ты пойдешь?

– Император Шелковых земель уже давно ждет свою статую.

– Так, значит, пока мы поливаем поля кровью, цари на северо-востоке возводят статуи.

– Она будет величественнее, чем Колосс в Диконди. – Его скучающий тон противоречил величию Колосса. – Надеюсь, я успею закончить ее до того, как умру.

Когда Джауз с соплеменниками ушли в порт, я поднялся в тронный зал. Крестесцы удерживали его совсем недолго, но он стал неузнаваемым. Золотой павлин с рубиновыми глазами исчез. Стены были выкрашены в пурпурный и белый, а золотая вязь парамейского сменилась на четкий крестеский шрифт, написанный черным. Хуже всего были изображения ангелов, с глазами, как у насекомых, лапами и наростами. У них было слишком много глаз и крыльев. Один даже напоминал гигантскую медузу, которую я так старался забыть. Не представляю, как можно поклоняться этим кровожадным чудовищам.

Но взгляд на трон принес утешение. Он был таким же, как и прежде, – золотистая оттоманка с подушками, расшитыми великолепными птицами. Я никогда не подходил к нему так близко. Я погладил шелковистую ткань. И сел на трон.

На несколько часов, прежде чем армия шаха возьмет город, я стал правителем Костани… Хотя это ничего не значило, ведь дворец был пуст.

Я покинул тронный зал и забрался на дворцовую стену. Полуденное солнце скрылось за плотной черной тучей. Меня освежили легкая морось и ветерок. Наверняка это последний летний дождь, прежде чем начнется сухой сезон, предвестник осени.

Почти весь город выгорел. На мощеных улицах остались только кучки каменных, глинобитных и деревянных домов то тут, то там. Я спустился из дворца и направился к крепости Тенгиса.

Я пришел к дому у озера. Крыша провалилась до второго этажа. Двор, где я раньше тренировался вместе с Лунарой, был засыпан обломками камней. Когда-то здесь был мой дом, теперь остались одни руины. Если Тенгис и выжил, здесь его нет.

Я опустился на колени посреди мусора и сжал руку в кулак.

– Ты сам во всем виноват. Ты научил меня поступать так, как велит долг. Я должен был остаться в Томборе. Не откликаться на вызов шаха. Мне не следовало возвращаться.

Я вытер глаза, пытаясь остановить слезы. Какое жалкое зрелище – сорокалетний мужчина обвиняет человека, который научил его всему. Научил выживать в мире, сокрушающем за малейшую слабость.

«Селуки – твой щит, – говорил Тенгис, – служи им, и они никогда не бросят тебя в беде. Служи Лат, и она никогда о тебе не забудет».

– Лжец! – закричал я посреди развалин его дома. – Я достаточно пострадал из-за них. Я заберу Сади, и мы уедем подальше отсюда. Плевать я хотел на все, чему ты меня учил. – Я тяжело вздохнул и рявкнул: – Ну скажи же что-нибудь, старик!

«Ты мягкотелый, разжиревший простофиля, читающий слишком много поэзии», – вот как он бы сказал.

Я вспомнил, как он бранил меня, когда много лун назад я полоскал сапоги в озере. Если бы он был здесь сегодня, то прямо высказал бы истину, которую я не решался произнести: «Десять лет назад ты сбежал от отца и дочери. А потом, когда получил второй шанс стать хорошим сыном и отцом, Михей все у тебя забрал, потому что ты был слабым».

Я коснулся лбом земли, и слезы полились на растрескавшийся камень.

– Пожалуйста, только выживи. Я хочу снова тебя увидеть, отец. Прошу тебя, – взмолился я.

Я вернулся во дворец и вымылся в личной купальне шаха. Каждую мраморную плитку украшали рисунки с разными птицами. Вода и пар, нагретые раскаленными камнями, очистили многодневную грязь и старую кожу. Потом я лег спать на полу у трона.

Меня пробудило хлопанье крыльев. На троне стоял Кинн, словно шах шикков.

– Ты меня бросил, – сказал я. – Оставил гнить в темнице.

– Я всего лишь сделал то, что ты велел.

– Где ты был все это время?!

– Помогал вам победить. Кто, по-твоему, нашептал аланийскому принцу, чтобы скакал с гулямами на юг? Кто вдохновил шаха сражаться? Я.

На шее Кинна мерцала подвеска с молочно-белым камнем. Почему-то меня это опечалило.

– Город вот-вот отобьют, – сообщил он. – Но… Я должен тебе кое-что сказать. О Сади…

От моего лица отлила кровь.

– Отведи меня к ней.

Через ворота хлынули янычары и гулямы и захватили стены. Костани вернулась к шаху. Получить город было тяжело, но меня мало волновала эта великая битва. Какое мне дело до кучи глины и камней, если Сади в беде? Я поспешил через южные ворота следом за Кинном, к лагерю. Стоявший в карауле забадар узнал меня и впустил. Я с радостью увидел знакомых всадников, которые спасли меня, когда я совсем отчаялся, и подарили новый дом. Они указали на юрту Сади.

Она как будто мирно спала. Грудь поднималась от слабого дыхания. Около ее ложа стоял на коленях целитель в сером и готовил благовония.

– Когда она проснется? – спросил я.

Кривоносый целитель ссутулился.

– Она страдает от лихорадки, которая усилилась после удара по голове. Ее тело ведет собственную битву: она очнется, когда тело победит.

Я тоже опустился на колени и коснулся ее руки. Кожа была липкой и синюшной. Когда я в последний раз видел Сади, она сияла, сидя на коне. Я погладил ее по волосам. На лбу виднелись багровый синяк и зашитый порез.

– Как это произошло? – спросил я целителя.

– Пусть лучше шах объяснит.

В юрту скользнул шах Мурад. Он был в грязной и потертой кольчуге настоящего воина. Борода напоминала львиную гриву. Я не встал, чтобы его почтить, – мне не хотелось отпускать руку Сади. Только не сейчас.

– Ты похудел, – сказал шах, опускаясь на колени рядом со мной. – И помолодел. Неудивительно, что ты ей нравишься. – Он поднял ладони и произнес краткую молитву. – Ее ранил Ираклиус. Я зарубил его за это. Но болезнь наслала Лат.

– Ты же ее отец. Разве она для тебя не дороже целого мира?

– Думаешь, я не хотел перевезти ее в более безопасное место? – Покрасневшие глаза Мурада увлажнились. – Я бы все отдал, лишь бы видеть, как мои дети растут, а не как их убивают у меня на глазах. Мы не выбирали родиться Селуками, но ты наверняка уже понял, маг, что судьбу не выбирают.

– Я сам выберу свою судьбу.

– Вот как ты думаешь? А ты знаешь, почему я вызвал тебя из Томбора? Потому что мне был сон. Нет, видение. Много лун назад во сне я увидел тебя с маской мага на шее. Вот только маска была не одна. С твоей