Шрифт:
Закладка:
Швабра держится последним оплотом. Швабра стоит, швабра плотно закрывает проход. Она не просто так именно в душевой хранится.
Она всем нужна именно в этой комнате. Именно здесь.
Разве можно не сдерживать голос?
А до каких пор прикажете его подавлять? До каких пор нужно молчать, схватившись за голову?
До каких пор закрываться и мечтать о том, как с себя всю свою кожу содрать?
Голос не просто можно, голос нужно не сдерживать.
Особенно в этот момент.
Особенно, когда в дверь тарабанят. Когда за дверью орут. Когда известно, кто, какой и зачем сюда хочет войти.
Разве можно перечить сердцу?
Ему слишком давно перечили. Слишком много и слишком часто.
Его закрывали. Его заталкивали. Его требовали подавлять. Не слышать. Не знать. Не чувствовать. Делать вид, что его просто нет.
Разве нужно раскрывать пасть до боли?
О да. И как можно шире.
Чтоб разинута бесконечно.
Чтоб разверзлась, открывая врата в бездну ада. И чтоб этот ад из неё вырвался, вылился, вогнался в этот проклятый, клятый, ненавистный, грязный, уродливый, мерзкий мир.
Чтоб волна тьмы изо рта вся вываливалась. Чтоб стучалась потоком с этой стороны двери.
Да, дверь гремят, в дверь орут — но пусть знают — им здесь не рады.
Их здесь никто не любит.
Их здесь ненавидят. Им не желают — им гарантируют самую болезненную, самую тяжёлую, мучительную, долгую смерть.
Они так привыкли к слабости и покорности.
Они так привыкли, что здесь делается всё для них.
Они уверены, что если так было — то так и дальше всё будет.
Поэтому твари злятся. Поэтому твари звери. Поэтому твари — гадюка и бледный червь.
Так ли сложно показать зубы?
Было сложно на это решиться.
Чтоб решиться на это, потребовалось даже больше необходимого лет.
Прежде всего пришлось обнажить когти. Пришлось обернуться тварью. Принять ненависть. Принять тишину.
Воспитать именно то спокойствие, какое так все хотели.
Показывать зубы нужно в полном покое. Точно зная и видя шею, которую хочется разорвать.
Что до сейчас — нужно просто подняться на ноги.
Потянуться к стеклянной баночке. Подтянуть поближе край скатерти. И тихонько смотреть на трещины, что тянутся по двери.
Замки, петли, засовы — от них… Ещё что-то осталось. Швабра всё ещё держится.
Ну… Что теперь.
Чужие запахи вроде бы как отмылись.
Жжение, зуд и горечь — этим всем, пожалуй, можно и пренебречь.
Нужно ждать.
Дверь вот-вот вынесут.
До тех пор — спокойно вести отсчёт.
Наставления. Третье лицо
— Лена, ты почему опоздала?
Белочка стыдливо закрывает румяные щёки своим белым пушистым хвостом, отворачивается, строит глазки наставнице.
Та вздыхает, понимая, что какого-либо внятного объяснения всё равно не добьётся.
— Ладно, что с тебя взять. Садись.
Белая Белочка довольно моргает и шустро юркает к своей парте. Кстати, к парте отличницы — первая в центральном ряду. Рядом с Зайкой-Очкариком.
— Сатоши, я всё вижу, — наставница касается кончика его носа указкой. — Я понимаю, ты увлечён математикой. Но у нас сейчас другое занятие, так что будь любезен.
— Понял-понял, — тот бубнит и тоскливо сгребает учебники и тетради в портфель.
— ‘Андре’на! — с задней парты подаёт басистый клич Медведь Жора, — а что мы сегодня учим?
Наставница поправляет бантик-бабочку, откашливается. С Жорой всегда очень сложно. Такой балагур! Но всё умеет и знает, если захочет.
— Вот ты вызвался, — ему кивает, — ты для всех и ответь. Я тебе только напомню, что мы начали проходить структуры.
Маленький Медведь задумчиво чешет лапой затылок, оглядывается, ища поддержки у подруг и товарищей. А те — вот решительно все — знай себе, поутыкались в книги, хвосты, уши поджали. И нет никого. Только он и очень требовательная наставница.
— А-а-а… Что структуры? — сидит, медлит с ответом.
— Ну вы поднимитесь для начала, Григорий. Вы же ответственный.
Тот тяжело поднимается. Чешет шею.
— Ох… Ну, это… — кусает губы, теряется. — А что, структуры. Всё завязывается там как-то так-этак… Да?..
— Вы отвечаете, а не я.
— Всё завязывается… Это… Это раз… Тьфу, завязка, да. Вот. Всё завязывается. А потом — ух! — лапой о лапу хлопнул.
— Нет, — смеётся наставница, — перед «ух» ещё кое-что.
— Мякотка! — шепчет игривая Чернобурка.
— У вас отдельный доклад, Татьяна, — осекает её старшая.
— Молчу, — лисичка губки только поджала.
— Тощна! — Жора хлопает себя по лбу. — Основа после развязки. Основная основа. А потом… Эта… Мы ещё её на истории проходили… Капитуляция! — выдаёт довольный.
… И не понимает, почему все смеются.
— Хорошо, хорошо, — наставница головой качает. — Убедил… — подходит к журналу. Берёт гелиевую ручку зелёную. — На семёрочку…
— А почему на семёрочку?..
— Кто капитулирует, — навострив уши, встревает Тоши, — с тех контрибуция. Это мы тоже уже учили.
— Сидите, Сатоши, сидите. Готовьтесь, — осекает Зайчика наставница. — И так, — хлопает в ладони, вздыхает.
Окидывает собравшихся учеников. Так-то их тут очень много. Но интересуют её из всех шестеро. Самые активные и разговорчивые — и наконец-то все собрались. Жора как всегда косолапый, но в целом всё сказал правильно.
По этому поводу наставница берёт ломтик мела, подходит к чёрной доске.
— Как уже заметил Григорий, и то, что я вам всем напомню, любая история содержит в себе единственную четвертную основу, а именно: завязка, основная часть, кульминация и развязка. Эта структура может расширяться экспозицией, прологом и эпилогом — но они — частность и возможная опция. Предыдущие же четыре элемента стабильны и неотъемлемы, какую историю мы ни рассмотрим. И не важно, в каком порядке идут заявленные разделы. Даже больше: при ахронологическом повествовании, в смешанном порядке эта структура тоже сохраняется и её можно вычислить.
Свою речь наставница подкрепляет соответствующими фигурами и словами, которые тут же выводит на чёрной доске перед классом.
— Но это база, — оборачивается к учащимся. — Теперь же поговорим о частностях. Сатоши, — тянется указкой к дрогнувшим ушам зайчика. — Вот ты с момента звонка сегодня в бой рвёшься. О какой структуре сюжета ты хотел всем нам рассказать?
— Да легко! — Зайчик вскакивает со своего места. Щурится, поправляет очки. — Алхимическое Делание. Математическая и цветовая структура, четвертная в своей
