Шрифт:
Закладка:
Мерцающий и покачивающийся приглушённый жёлтый свет худо-бедно озаряет размытую, размазанную тропинку, а насекомые, вопреки их былым обычаям, срываются со стылой земли, отлетают куда подальше в укромную темноту.
Раскрытый зонт то и дело шелестит о синтетическую тёмную ткань.
Запах вокруг такой, как будто — да, здесь совсем недавно прошёл тяжёлый ливень, а с ветвей плакучей ивы, с её низких, тянущихся к почве листков, то и дело стекают капли. Оттягиваются — и грузно падают к травянистому грунту — и приземляются на поверхность зонта. Шумно об него ударяются, разлетаются мелкими брызгами.
Новый возмутительный звук — скрип ступеней на хлипком мосту. Дерево очень старое, даже и не известно, как давно, и кем эта переправа была построена.
Шаг неровный и осторожный. Одним лишь только кончиком носка, чтоб проверить, выдержит или нет.
Всего чуть-чуть прогибается. Даже как будто бы даёт едва-уловимую трещину — но в целом, да, держит.
Новый шаг уже куда уверенней, всей подошвой — и, да, ничего не прогнулось, не надломилось. Только перегородка-поручень нет-нет, а всё же поскрипывает.
Тихий «бульк», «хлюп» следующий за ней — отвалилась какая-то щепка, острым концом угодила на вспенившийся на топи пузырь. Пузырь лопнул — и на его месте поднялось негустое облако сизого пара.
Ничего, ничего, так бывает.
Восхождение не прерывается.
***
Вот жижистая поверхность густой, вязкой, исходящей на пузыри, бульбашки мутной топи.
Вот мотыльки, сумеречники, бабочки, парящие над болотом, посыпающие его переливчатой пыльцой-пеплом.
Вот комья, что облегают нижнюю часть перекошенной плакучей ивы, будто осаждают, растут на её стволе, выпирающих из почвы корнях.
Вот фигуры-субстанции, формирующиеся в этих комьях — и то и дело рвущие свои тонкие коконы, вываливающиеся в зыбучую жижу, дрейфующие по ней.
Вот два краешка, травянистые берега пока что живой, с подмятыми травами, влажной и рыхлой земли.
Хлипкий, невысокий, по дуге, мостик. Даже сейчас он хоть и чуть-чуть пошатывается — а всё-таки гордо держится.
А вот девочка, стоящая на мосту.
Чуть-чуть ладошкой, но куда больше — плечом и шеей, она придерживает раскрытый зонтик, по краям которого всё ещё стекают капли, подхваченные с листвы.
Ведущей рукой девочка держит простенький прямоугольный фонарик. Металлическая коробочка со стеклянными стенками, дверцей, чьё сердце — то и дело сбоящая, но всё же редко мерцающая, озаряющая ночь лампочка.
Девочка плотно закутана в тёмненький пуховик, а шея обёрнута бордовым, с белыми полосочками на концах шарфиком.
Ладошки в уютных красно-клетчатых варежках.
Плотные синенькие штанишки, красные резиновые сапожки.
Шапочки нет, за ненадобностью. Каштановые волосы забраны в две аккуратных косички-хвостика, теряющиеся в смятой густоте капюшона.
Девочка оделась и по местности, и по погоде. Так укутана, что из всего лица можно лишь угадать прищуренные, чуть-чуть приотомкнутые веки. И румянец на щёчках: всё-таки, да, здесь прохладно.
Девочка стоит на мосту и смотрит на вязкую, жижистую гиблую топь. Наблюдает за тянущимися по ней луковицами и червями.
За насекомыми, часто кружащимися над ними. Не дёргается на звуки лопающихся комьев у корней ивы — а лишь провожает спокойным взглядом всё новые, новые вываливающиеся на поверхность недооформившиеся фигуры.
Лёгкий ветер шебуршит листьями, перебирает тонкие ветви-лианы, похожие на длинные пряди, сбивает с них оставшиеся после дождя капли.
Кстати, о каплях.
Всё-таки луна закрывается густым серым облаком.
Нет ни грома, ни сильных порывов воздуха. Просто новое тихое «кап».
«Кап».
«Кап-кап».
«Кап-кап-кап».
Девочка ведёт плечом, поднимает над собой зонтик. Прижимает к себе фонарь, чтобы скрыть его от нахлынувших с неба слёз. Слёз тихоньких и робких, но частых-частых.
Великим множеством, маленьким водопадом, они падают всё больше к земле. Прибивают всё ещё, подобно их старшему брату-мосту, не менее гордо держащиеся одинокие стебли трав. Мешают с грязью и так размытые черты единственной здесь тропинки. Беспокоят топь нет-нет, а всё-таки частой рябью. Вбивают в зыбучую поверхность комки мерно-плывущих фигур.
Бабочки, мотыльки, сумеречники с шорохами и шелестами, частым мерным жужжанием срываются с насиженных мест, спешно стекаются к покосившейся кроне ивы, среди острых, режущих, плотных листьев ища приют от внезапно вылившегося дождя. Узорные листья похожи на маленькие крыши-купола, охотно дают убежище малому лесному народу, а светлячки на прядях-лианах мерцают опасно-красным, сигнализируя о недобром. Указывая на место пристанища.
Какое-то время девочка просто стоит, одна-единственная под проливным дождём.
Укрывается непрочным зонтиком, а вокруг — слепящая темнота.
Слепоты добавляет мерцающий под девичьей ладошкой фонарик. Он-то, конечно, немного озаряет раскинувшуюся перед ней поверхность, но всё, что вне круга света — как будто в болоте, утопает в густом, вязком мороке. Даже насекомые, и те как будто прекращают светить. Одна лампочка тухнет вслед за другой, с таким, неслышным, но чётко осознаваемым «щёлк!».
И только тянущиеся по зыбкой трясине неоформившиеся комья фигур продолжают сиять, робко фосфоресцируют. Словно сами в себе, только вырвавшиеся в вязкий мир, они всё ещё держат в собственной искажённой плоти нерешительный, слабый свет. Они тянутся по поверхности топи, дрейфуют перед девочкой нестройным, смешанным рядом. За исключением их личного, телесного переливающегося свечения, их природного цвета не разобрать. Равно как и невозможно угадать в их чертах хоть что-то сколько-нибудь конкретное. Уже и не черви и луковицы, а что-то совсем размятое и расплывчатое, как будто густая масса — и так каждый. Один за другим, один за другим.
Дождь не усиливается, но и не добавляет шума. Он просто идёт, как будто бы мимоходом. Только, как будто бы, на зыбкой трясине начинают формироваться лужицы — да и то, совсем мутные. Даже те, которые попадают в круг света, остаются чёрными, без каких-либо отражений в них.
***
Девочка снова ведёт плечом, перехватывает зонтик чуть-чуть удобней, чтоб освободить и вторую руку.
Дальше — кладёт вторую ладошку поверх колечка-ручки фонарика. Тяжело поднимает его на уровень своей головы, ставит на бортик моста. Аккуратно и трепетно поворачивает его дверцей к себе.
Пристальный взгляд прищуренных глаз устремлён в сердце мерцающей слабой лампочки. Она то и дело вспыхивает и затухает. Мерно мигает частыми перебоями.
Новые, совсем уж неслыханные звуки, добавляются в это место. Звуки, на которые способны лишь только люди: возня, метушня, замешательство. Возмутительнейшее беспокойство! Оно волнует замерших насекомых, да так, что те не только светить, те копошиться под листьями перестали.
А всё почему.
Открыть
