Шрифт:
Закладка:
А варежка — не перчатка. Там только большой палец, остальные все сложены плавником-крылышком. И дверца у фонарика не простая, а с ловким, хитрым замочком, в который ещё надо попасть.
Как бы чего не вышло!
Девочке уже вовсе не холодно, скорее жарко. Щёки совсем раскраснелись. Не только глаза щурятся, но и морщится лоб. Ткань шарфа заходится складками, как будто она то и дело его кусает.
Но всё-таки да.
Всё-таки победное «клац!» — и дверца фонарика открывается словно сама собой.
Дальше — матерчатая ткань варежки перекрывает робкий дрожащий свет. Мягко, без нажима, без натиска обнимает неровно закреплённую лампочку.
Дальше — не то скрип, не то лязг. Такой пронзительный и визгливый, что и мост прогнулся, и свернулись редкие стебли травы. Ещё лязг, и ещё. Протяжный, протянутый, шершавой поверхностью по ржавой грубой резьбе. Режущий уши лязг. Выбивающий слёзы лязг.
… «тук».
… и вокруг — темнота.
Только потухшая лампочка на ладони. Основание покрыто комьями, грязью и шелухой.
Девочка уже не держится за опустевший фонарик, просто оставляет его стоять на неровной перегородке моста.
А вот лампочку над собой поднимает.
Подносит её к спокойной поверхности топи.
Закрывает глаза.
Ладони расходятся.
Не было даже «плюха». И никаких прочих звуков.
Потухшая лампочка влипла в вязкую топь.
А потом потянулись искры.
***
Кутаясь в пуховик, придерживая обеими ладошками скользкий зонтик, девочка стоит на хлипком мосту, прячась от проливного дождя.
Перед ней, за ней и повсюду раскинулась широкая вязкая жижа волнующегося болота.
По поверхности вокруг мостика мерно дрейфуют крохотные фонарики, а светлячки, мотыльки, бабочки, сумеречники покидают листву-купола, презрев тяжёлые капли, всё слетаются, слетаются к ним.
Кстати, ливень, тем временем, затихает, укатывается-уходит вместе с дрейфующим облаком-кораблём, и на небе вновь открывается бледное окно луны.
Слабенькими тонкими лапками, насекомые хватают ручки-колечки фонариков, и лампочки за стеклянными стенками вспыхивают то лиловым, то жёлтеньким, то синим, а порой и зелёным светом. Иногда ещё белым. И сереньким, будто пепел.
Самые отчаянные группки бабочек — к ним на помощь приходит моль — поднимают светящиеся коробочки, тянут их над размытой гладью.
Вот теперь ночной лес действительно полнится звуками.
Прежде всего — звуками то гаснущих, то вспыхивающих разноцветных, маленьких огоньков.
Конечно же — есть жужжание и шелест множеств пар крыльев.
И позвякивания колечек о металлические покатые крышки.
Гудение лампочек. Тихий треск искорок.
Шорох листвы на ветвях-лианах ивы.
Хлюпанье пузырей и шипение пара.
Но ещё к картине добавился самый главный звук. Звук, которого не было здесь едва ли не испокон веков. Звук, сугубо жизненной, истинно человеческой сущности. Звук искренний, сказочный по своей сути. Родом из далёкой страны мечты — и хорошо знакомый всякому. Понимаемый всеми прекрасно и однозначно.
Вспыхнув единожды, он останется над болотом. И никогда не увязнет, какой бы тягучей не обернулась поверхность под ним.
Звук улыбки.
О козлах
В этом лесу есть приют самым странным — и так логично вписывающимся в его картину местам.
Есть, например, луковичная поляна — но о ней чуть-чуть позже.
Есть и лужайка, где собираются феи. Там с ветвей свисают лианы-гирлянды, а среди листвы селятся крохотные синенькие светлячки.
Конечно же, в самой чаще, под самыми густыми кронами и среди самых тернистых рощ ютится берлога-пещера Большого Медведя. Ну, что это за лес, в котором нет своего собственного, и обязательно Большого Медведя?
Есть болото, и никто не знает, как оно получилось — но туда нужно приходить с самым личным фонариком. Без него ну никак нельзя.
Есть дорожки. Но по ним сколько ты ни блуждай, а всё едино выйдешь только в то место, о котором сильней всего думаешь.
Птицы? А вот их, кстати, в этом лесу почти не водится. Только одна, очень редкая, и со своим личным домиком. Не гнездом, ещё и не на ветвях.
И, конечно же, озеро. Ну, как озеро. Если так посмотреть, то это не озеро где-то у кромки леса, а небольшой островок в сердце большой воды. Только вода кое-где вот той самой мазутной топью тянется. И уходит в дремучие заросли, среди которых витает вечный густой туман.
Как попасть в этот лес — об этом лучше не спрашивать. Да и незачем: он самодостаточный, не ждёт и не требует, чтобы путница его искала.
А ещё здесь в принципе нет таких понятий, как день и ночь. Только кудрявые серые, чёрные, металлические облака, которые нет-нет, а иногда закрывают собою бледное округло-овальное окно луны.
Как в этом лесу не запутаться?
Ну, об этом уже, вроде как сказано. Нужно встать на тропинку — и чётко знать, куда именно хочешь идти. И обязательно выйдешь в нужное, так искомое тобой место.
Вот и Мика сейчас стояла на чуть поросшей, теряющейся в невысокой траве тропинке. В лёгкой кофточке, свободных штанишках и сапогах, она куталась и оглядывалась, думая-вспоминая, куда именно ей идти.
Сегодня без проводницы. У проводницы свои дела — и она обещала встретиться с Микой потом, когда придёт время, и она действительно Мике понадобится.
Сейчас же девочка и сама могла прекрасно со всем справиться.
Дело-то ведь простое! Выйти к той самой луковичной полянке. Эту полянку очень легко узнать. Из всех светлячков, заросли к ней освещены пепельными сумеречниками, собирающими нектар одуванчиков, что тянутся тут и там вдоль дорожки.
Косолапой походкой, то и дело спотыкаясь, придерживаясь за живот, девочка неровно ступает по то и дело теряющейся дорожке, отодвигает стягивающиеся к ней сухие, лишённые листьев ветки, то и дело цепляющиеся то за волосы, то за оттянутый воротник.
Шаги ей даются тяжко и нехотя, но всё же она заставляет себя ступать уверенно. Без уверенности она бы в принципе не пришла сюда.
Так что надо, надо идти. Ночной лес не приемлет тех, кто лишён решительности.
А вот и сама поляна.
***
Земля на луковичной поляне очень рыхлая и всегда прополотая, лишённая всякой чужой растительности. Особенно — сорняков.
Сама поляна — это скорее лужайка, со всех сторон обнесённая густыми высокими каменными деревьями. Камень этот, кстати, цветной. Тёмный морской сапфир. А вот ветви светлее — ляпис-лазурь. Листья
