молиться я разучилась, не чувствуя больше близости Божества душой. Тяжелое сердечное горе отчасти обратило меня, дало мне желание веры, но не веру. Вообще убеждения мои поколебались, чувства огрубели, худшее же было, что все это я осознавала. Тяжелее нравственной пытки я не знаю. Единственное, что было мне еще дорого – это мое исконное желание, моя цель всей жизни – желание принести ближнему пользу – оно спасло меня от уныния, хотя я была близка к нему. И вот в Великую Субботу, в ожидании заутрени, утомленные члены семейства нашего унялись от хлопот, заснули, утихли. Настроение мое было равнодушное и вялое. Скуки ради взялась я за чтение вашей книги, пожертвованной вами на нашу библиотеку в память Жуковского. О вас, ваших сочинениях, я, признаюсь, к стыду моему мало знала, больше урывками с чужих слов. Деятелей вашего времени мы, с чужих слов, привыкли почитать за отсталых «стареньких романтиков» по слову Базарова, и мало интересовались вами. Простите нас за это…

Сперва чтение просто заняло меня, потом увлекло, потом все прожитое и продуманное встало передо мной. Мысли мои нашли отголосок в ваших, на сомнения были ответы. Ваша вера сообщилась мне, и я устыдилась своего маловерия, своего узколобого сомнения, своего деизма, своего отступничества от христианства, когда оно в опасности от врагов, устыдилась, что я рассуждаю о вере, как о будничных вещах, что я прощала себе много слабостей, приняв легкорастяжимую мораль модной философии – прощающей все – но не по любви, а по распущенности и по отсутствию критерия в суждениях. За раскаянием последовало желание спастись, а потом я поверила вдруг – и не умом, не выкладками и доводами, а душой. Такого умиления, такой близости Божества, такого блаженства, как в те минуты, я не запомню во век.

Это была та вера, о которой я мечтала: младенческая, первобытная, покойная, стоящая выше сомнений, страха, выше земных желаний и земных радостей, та, пред которой молчит жалкий умишко человека. Во все 20 лет моей жизни я не подозревала того, что может дать заутреня под великий праздник возрождения и Воскресения. Эту ночь я не жила на земле: «Блаженны не видевшие, но поверившие». Вам, и только вам, почтенный деятель, обязана я всем этим. Вы сказали мне: «верь и смирись!», я поверила и смирилась по примеру вашему. Вы выпустили меня из душного круга плотских мыслей и целей, на вольный свет идеалов, жизни души и покоя, который я знала в переходе из детства к молодости, но который надолго бросила. Как не благодарить мне вас еще и еще, когда вы указали мне, что есть душа, а не выделение мозга, подобное поту или желчи, когда теперь ни жизнь, ни смерть, не страшат меня как прежде.

Желаю всей душой, чтоб книга ваша произвела свое благодетельное действие не на одну меня, и надеюсь, что так и будет, потому что состояние колебания в вере и желания верить, которое я испытала, слишком тяжело, чтоб не желать от него избавиться, а никакой трактат, никакая полемика не может действовать так сильно, как отрывочное собрание 30-летних опытов и заметок, имеющих целью истину и желание добра ближнему. Таким образом мне кажется, что именно то, что вы называете недостатками вашего труда – т. е. отрывочность и недостаток системы составляют ее обаяние. В ней нет кабинетной работы: она не книга, – а вы и ваши мысли.

Если вам заблагорассудится не держать в тайне моего письма – я буду счастлива, чтоб великое чудо, совершенное надо мной милосердным Отцом, послужило в назидание моим братьям и сестрам.

Желаю вам еще долгих, счастливых лет жизни, на пользу отечества и веры, и прошу принять мое глубокое уважение, полную благодарность, с которыми имею честь быть.

О.

Послесловие первого издания

Не стану распространяться о цели предлагаемого издания. Кто прочтет внимательно всю книжку, тот увидит ясно, для чего издана она, и для чего издана именно теперь. Я повторю только просьбу: не смотреть на нее, как на литературное произведение, еще менее – как на сочинение, принадлежащее к так называемой науке, имеющее какие бы то ни были ученые притязания.

Это – собрание заметок, в разные времена, при разных случаях, среди чтения и размышления, внушенных простым здравым смыслом, до какой степени он достиг в авторе своего развития. Это – мысли, проблески, выходки, вспышки, вопли. Записывая, я не помышлял, что когда-нибудь буду печатать их в первоначальном виде, пущу в свет, так сказать, «как мать родила», и только в виду пагубного поветрия, заражающего, час от часу более, нашу злополучную молодежь, – в надежде принести ей пользу, решился я передать читателям свои заметки, оставляя на них, в доказательство их совершенной независимости и свободы от всякого внешнего предназначения, печать их разнообразного происхождения.

Смотря с этой точки на книжку, читатель поймет, почему иногда многие стороны, прикосновенные к тому или другому вопросу, оставлены как будто без внимания; почему нет иногда нужной последовательности между мыслями и их группами; почему встречаются по местам пробелы;

почему, при рассуждении о том или другом предмете, не указаны известные подтверждения или опровержения; почему примечаются многие неровности в языке и в тоне.

Заметки принадлежат к сорока с лишком годам: немудрено оказаться в них различиям всякого рода! Каждая заметка есть особое целое, хотя очень малое, вроде атома: одна заключает утверждение, другая вопрос, третья сомнение, недоумение, ответ. Одна записана в спокойном расположении духа, другая в сердцах, третья была следствием негодования. В одних заметках заключаются мысли автора, в других предполагаются возражения противников. Порознь могут иные подвергаться всяким толкованиям, но в совокупности передают, надеюсь, ясно образ мыслей автора, который отстранит всякое недоразумение, и определит смысл, в каком должна быть принимаема та или другая двусмысленность, или неясность, исправит неправильность.

Касательно общих замечаний, полученных мной от моих почтенных рецензентов, кроме частных, выше изложенных в дополнениях, должен я объяснить следующее.

Мои рецензенты – богословы, философы, ученые и неученые – стоят каждый на своей точке и предъявляют требования иногда совершенно противоположные.

Начинаю с духовных.

Духовные рецензенты, привыкшие к строгому догматизму, к юридической отчетности, к форме силлогистической, со всегдашним опасением ответственности, никак не могут иметь постоянно в виду, с одной стороны происхождение моей книжки, с другой – цель ее, и потому предъявляют иногда требования, от исполнения которых я отказался в самом вступлении, – некоторые мысли отвергают, как не вполне доказанные, или неясно выраженные, – или требуют немедленных ответов на тот или другой вопрос,