Когда их самолёт приземлился в Новосибирске, был уже вечер – чудеса разницы во времени: вылетели в одиннадцать утра, прилетели почти в семь часов. Спускаясь по трапу, Слава обернулся ко Льву и неожиданно спросил:

- Можно я останусь сегодня у тебя? Я сказал маме, что прилетаю только завтра.

Лев запаниковал – «У нас что-то будет, какой ужас, то есть класс, то есть…» – и поэтому ответил не сразу. Слава тактично добавил:

- Если нет, я скажу маме, что хотел сделать ей сюрприз и поеду домой. Ты не обязан соглашаться.

- Можно! - выпалил Лев. – Поехали ко мне.

Пока ехали в такси, Лев представлял, что всё будет как в кино: они начнут целоваться ещё на лестничной клетке, потом он откроет дверь, не с первого раза попав ключом в замочную скважину, и они, ввалившись в квартиру, начнут раздеваться прямо в коридоре, до кровати доберутся уже полуголые, и тогда – всё случится. Но ничего такого не было.

Пока они поднимались по подъездной лестнице (а это не очень долго – всего лишь второй этаж), Лев не мог сообразить, в какой момент здесь должна включиться страсть. В кино это как будто бы опускают.

В коридоре страсть тоже не включилась: разувшись и повесив куртку на крючок, Слава устало сообщил, что ему нужен душ. Лев подумал было, что это намек, но звук задвижки на двери ванной ясно дал понять – не намек.

В конечном свете, он решил, что Слава вообще ничего такого не имел в виду, что он пришел к нему смотреть фильмы, пить чай и спать, и поэтому, пока тот был в душе, Лев изучал в гостиной Каринины диски на подставке – она была крутящейся, как в магазинах. Тогда-то и случился намек.

Лев обернулся на звук легких шагов и замер: Слава стоял с оголенным торсом, в пижамных штанах в мелкую клетку. Льву казалось, что у него обострилось зрение: он мог разглядеть каждую каплю на его теле. Слава неровно дышал, глубже, чем обычно, и Лев завороженно смотрел, как при выдохе очерчивается линия пресса, а при вдохе – исчезает. Он был круче, чем Давид. Он был круче, чем все мужчины, которых Лев видел до этого – вживую, на картинках, в журнале, в порнухе – неважно где, Слава был красивее любого из них, Слава был идеален.

Он понял, что не дышит – просто забыл, как дышать – и неловко закашлялся. Слава подошел ближе, опустил руки на ремень Льва, отогнул пряжку, потянул.

Прямо как Яков, тогда, в душе.

Лев моргнул, прогоняя воспоминание. Это Славины руки. Не Якова.

Вся его воображаемая страсть куда-то пропала: он оцепенело следил за Славиными действиями и ничего не делал. Слава, ощущая его настроение, постоянно менял траекторию движений: перестал возиться с застежкой брюк и переместил руки выше, на тело, прошелся пальцами по ребрам, словно пересчитывая, целовал шею – и всё это было очень приятно, очень возбуждающе – очень похоже на то, что они делали с Яковом.

Слава бросил попытки также резко, как начал. Сделав шаг назад, он устало потер переносицу:

- Не могу к тебе пробиться. Какая-то больная тема, похоже.

Лев, выдохнув, застегнул ремень, поправил рубашку.

- Извини.

Слава опустился на диван, они поймали взгляды друг друга и Лев отвёл глаза. Помедлив, он сел рядом.

Он понял, что всё случится именно сейчас. Как он тогда мысленно возликовал: «У нас что-то будет» – и не ошибся. Будет. Рано или поздно в любых отношениях случается момент, который обнажает покруче сброшенной одежды.

- Я хочу рассказать тебе о своих прошлых отношениях, - негромко произнёс Лев.

Слава, помолчав, хрипло уточнил:

- Это какая-то история о насилии?

- Да. Но не такая, как тебе кажется.

Он понимал, как выглядит со стороны: как человек, который деревенеет от прикосновений, как человек, который избегает секса, как человек, который когда-то был жертвой, а не насильником.

Слава надел футболку, сходил на кухню за водой (и для себя, и для Льва), выключил свет, погрузив комнату в полумрак, и снова устроился на диване. Лев вцепился в свой стакан, как утопающий за соломинку, и начал пить – лишь бы подольше оттянуть начало разговора. Слава спросил, проследив за этим: - Лев, ты же помнишь, что я люблю тебя?

Он кивнул.

- Даже если эта история будет про котят, мне неважно.

- Тебе неважно, что я терзаю котят? – спросил Лев, чувствуя, как опять скатывается в шутки.

Но Слава ответил очень серьёзно:

- Важно. Важно знать, почему. Важно знать, как тебе помочь.

Ему стало спокойней от его ответа. Он отставил стакан воды на журнальный столик и заговорил.

Ночь была длинной. Он рассказывал с самого начала: про Юру, про компанию в подвале, про стрелки за кинотеатром. Слава смеялся с истории про взрыв в ванной комнате, сочувствовал, когда слушал про клей и бесполезные попытки борьбы с чужой зависимостью, показательно цокал, когда Лёва привёл Якова в подвал и целовал перед Шевой («Вот ты засранец», - улыбаясь, предосудительно качал головой Слава). Большую часть историй Слава время от времени комментировал словами: «жесть», «м-да уж» и «пиздец» (последнее – только про драку с битами за гаражами), но, когда Лев подобрался к тому самому дню, к «лучшему дню его жизни», Слава, ощутив нарастающее напряжение, придвинулся ближе и прислонился щекой к Лёвиному плечу.

С большими паузами, передышками и нервными шутками («Он плохо кончил»), Лев рассказал Славе о последней ночи с Юрой, о следующем утре, об известии о смерти. Слава заранее понял, к чему придёт эта история, поэтому даже на хорошей её части, на поцелуях и прикосновениях под одеялом, он сказал: «Это кошмар, мне так жаль…». И когда Лев договорил, он повторил ещё раз: - Это кошмар.

Лев согласно кивнул, чувствуя, как Славины руки сходится вокруг его талии, прижимая ближе к себе. Он придвинулся, обнимая Славу одной рукой за плечи.

- Лев, я думаю, такое тяжело пережить даже взрослому, - проговорил Слава. – Я не буду никак оценивать его поступок, потому что не хочу тебя задеть, но я злюсь.

- На кого? – не понял Лев.

- На Юру.

- За что? Он был несчастен.

- Я не про то, что он сделал с собой, – ответил Слава. – А про то, что он сделал с тобой.