из жизни. Зато уличное воспитание сполна сказалось на судьбе Чеснока и его братишки. Тот пошел по следу старшего, тянет срок. Чеснок пришел после зоны к нему устраиваться на работу. Понравился парень Вячеславу Анатольевичу. Не было в нем той зековской разухабистости, которая непременно ведет к очередному сроку или ранней гибели под пером подельников.

И еще Чеснок хорошо разбирался в машинах. Между отсидками умудрился получить права, а навыкам вождения и ремонта научился у соседа. С ним парню повезло.

Чеснок работал у Зуба уже второй год, работал справно, не пил, не гулял, чем радовал хозяина. Сам Зуб отвык пить на зоне, да и на воле его не тянуло. Водка стала для него теперь врагом. Натерпелся он от нее, нагляделся на переполненные тюремные камеры, набитые людьми разных сословий, попавших сюда, в основном, из-за нее, и решил — все, больше ни грамма, и так лучшие годы посвятил этому зеленому змию.

Зуб докуривал сигарету, когда с улицы Аммосова метнулся в его сторону бежевый «Ленд Крузер».

— Задержался, шеф. Дочку к теще увезли, — Чеснок, извиняясь, открыл дверцу перед хозяином. Уже второй год Чеснок был женат. В прошлом году к его скромной свадьбе Зуб выдал ссуду на приобретение квартиры. Теперь Чеснок жил в двухкомнатной «кэпэдэшке», с долгом почти рассчитался, и счастливее его человека не было. Что же, хороший работник — сытый работник. Вернее, устроенный. Зуб снова не прогадал.

— Сейчас в мэрию, затем в министерство охраны. В пять у меня встреча с господином Еремеевым. В семь совещание в конторе. Полдевятого поедем к ребятам в Жатай, а после ты найдешь Серого. Пусть выходит на связь. Что-то он потерялся, а на его участке какие-то несговорчивые появились.

— Понял.

— Нет, что он удумал, перо ему подавай. Расстанусь, расстанусь и глазом не моргну, — Тонька в сердцах закурила очередную сигарету и плеснула в свой бокал водки.

— А мне, — пигалица почти протрезвела и жалобно смотрела на Тоньку.

— Я что вам, подавальщица? Наливай себе.

— Да успокойся ты, Тонь. Приедет он, никуда не денется, — Тормозу ничего не оставалось делать, как уговаривать хозяйку. А ну еще выгонит взашей, с нее станется.

Зазвонил телефон. Тонька порывисто кинулась в прихожую и жеманно произнесла: «Я слушаю. Привет».

— А, это ты, Марья… — голос у нее стал обычным. — Да вот сидим, скучаем. Серый куда-то умчался. Карл был… Нет, один. А ты? С кем? Какой Володька? Не-а, не знаю. Заскочишь? Ну, смотри.

— Машка звонила, — бросила она, вернувшись на кухню, — Гуляет с каким-то Володей у своей подруги. Может, заскочит.

— Какая Машка?

— Ну, медсестра с больницы. Завтра суббота, выходная. Какой-то Володя у нее…

— Медсестра — это хорошо. И спрыснуть может.

— Я тебе спрысну, б… А ну давай, еще выпьем. Что-то настроения нет…

Ни Серый, ни Карл не возвращались, но водка сделала свое дело. Тормоз начал травить анекдоты, пигалица затянула было песню, когда в дверь позвонили. Тонька сорвалась открывать, и на пороге появился Чеснок.

— О, какие люди! — протянул по привычке Тормоз, — Ты откуда? Бухать будешь?

— С работы. Я не пью. Я по делу. Мне Серый нужен. Видели?

— Видели. Недавно был. Вот ждем.

— Я так и знал, что он здесь. Скоро будет?

— А кто его знает… Может, скоро, может, завтра.

— Если завтра — развод. Разойдемся, как в море корабли.

— Короче, его Зуб ищет. Пусть срочно выйдет на него. Передайте — срочно. Ну, ладно, поздно уже, я пошел.

— Ясно-понятно, скажем. Ты на тачке?

— Какая тачка? Я уже поставил. Ну, покедова.

Был двенадцатый час ночи. Чеснок вышел на улицу Каландаришвили и основательно замерз, пока наконец не подрулила к нему серая «Волга».

Он назвал адрес, и водитель согласно кивнул. В салоне их оказалось двое. На заднем сиденье развалился молодой парень. Будто подправляя джинсы, Чеснок нащупал в ботинке нож.

— До «Новинки» можно? — невысокая женщина еле дотащила с мальчишкой огромную сумку до машины.

— Можно, сколько имеем?

— Пятьдесят.

Водитель, мужчина средних лет с ежиком русых волос и в черной кожанке, кивнул. Женщина еле впихнула на заднее сиденье сумку. Там же устроился мальчик. «Волга» плавно развернулась на привокзальной площади, проехала по улице с деревянными двухэтажными домами и, выехав на портовскую трассу, помчалась к городу. В салоне было тепло, пахло хорошим мужским дезодорантом, и что-то про кофе пело радио.

— Ждем-ждем, в шесть часов приехали. Не едет дядя за нами. Забыл, наверно, а уже поздно, — выпалила женщина, устраиваясь, и продолжила безо всякой связи. — В Якутске тепло, а у нас за пятьдесят.

Не дожидаясь вопроса, где это у них за пятьдесят, сама же ответила: «С Оймякона мы, с полюса холода. Слышали?»

— Слышал, — ответил водитель, а словоохотливая пассажирка уже обращалась к сыну-подростку: «Смотри, Коля, как красиво. Много огней и машин».

Вечерний Якутск и вправду был хорош. Мгла поглотила неприглядные строения, уличные фонари горели ярко и как-то празднично торжественно, как это бывает только зимой. Ближе к окраине, на Строительной, их свет поубавился, а на Пионерской, куда надо было доставить пассажиров, и вовсе все окутала тьма, пугавшая редких прохожих своей непредсказуемостью.

Женщина расплатилась, и они с мальчиком вышли. «Обратно в порт?» — подумал водитель, разворачиваясь, потом вспомнил, что до двенадцати ночи рейсов не будет и свернул машину к центру города.

Водитель, сорокадвухлетний Юрий Петрович Петровский, работал научным сотрудником в одном из институтов. Он был крепко сложен, смел и уверен в себе, иначе не занимался бы в ночное время частным извозом. Сегодня было 18 января, пятница. Это означало его вторую смену, поэтому, забежав домой лишь перекусить и переодеться, он заторопился на Автодорожную, в гараж, где ждала его кормилица — серая «Волга».

Пятница, как и суббота, хороший день для извоза. В эти дни народ расслабляется, больше ходит, несмотря на раннюю темноту, по гостям, в театры. Нередко Юрий Петрович возвращался домой в такие дни за полночь, уставший, но довольный: карман раздувался от заработанного сверх меры, что сулило хорошее настроение Ирины, жены, с которой прожиты почти двадцать лет, и вообще сулило почти безмятежную жизнь в течение недели: возможность приносить в дом то, что нужно, не сожалея о своей неплатежеспособности, покупать кое-какие обновы сыновьям-старшеклассникам и обязательно фрукты для пятилетней дочурки. Оля, так ее звали, хрупкое бледненькое создание, родилась больной. То ли поздно они с Ириной решили заиметь последнего ребенка, то ли что другое сказалось, но досталась она тяжело. Почти всю беременность жена пролежала в патологии под угрозой выкидыша. Когда дочка появилась на свет, то оказалось, что у нее неладно с сердцем,