кроны. Жёлто-оранжевых оттенков, он преспокойно оторвался от ветки, на которой провёл всё своё сознательное или бессознательное, относительно человеческого, существование, и полетел вниз. Гонимый лёгкими порывами ветра, он нарезал поразительно плавные дуги по воздуху, раскручивался, планировал, минуя могучие, наверняка божественные в его сознании, стволы. Вытворял виражи между ветвей, уворачивался от редких птиц, совсем не замечающих его, облетал двух совершенно случайно забредших в тот лес людей. Всё это ради того, чтобы просто стать одним из многих — одним из тех, кто упал, и больше никогда не поднимется. Пожалуй, в этом у бессознательного куска дерева и сознательного куска мяса было куда больше общего, чем они оба могли себе подумать. Кровь оленёнка, тем временем, быстро закончилась — рана была действительно неглубокая.

— «Чёрт», — это просто сквернословие, — начал вдруг охотник. — Нет никакого, даже очень эфемерного образа Черта — это просто… Это способ словесно выразить эмоции, мнение о ситуации или состоянии в целом. Хотя, для кого-то это просто привычка — говорить так, как они говорят.

— Хм… То есть?.. Понятно. Более или менее. А что это в твоём случае?

— Всё сразу. Удивлён, что ты вообще не знал, почему так говорят.

— Ну… — парень немного запнулся. — Там, откуда я, не выражали эмоции таким образом.

— Из католической церкви сбежал?

— Чт?!.. Я!.. Ниоткуда я не сбегал!

— Тогда чего глаза у тебя так забегали?

В ответ Мальчик лишь ещё более ошарашено начал себя оглядывать по сторонам, высматривая не пойми, что. Осознав причину такого поведения, старик легко рассмеялся и тут же запнулся кашлем:

— Кх-кх… Я смотрю… Кх!.. Смотрю, у тебя вообще доступа к книгам не было. Кх-кх-кх! — собеседник молчал в ответ. — Если что — эта фраза означает: «волноваться», — говори, если что-то из языка тебе покажется странным, потому что за последствия, если умолчишь, я… Кхм… Я отвечать не собираюсь.

Впереди виднелись маленькие, одноэтажные с треугольным чердаком домишки, крытые металлочерепицей. То место действительно было сложно найти — деревянные постройки смешивались с лесом, а их верхушки, присыпанные листвой, и вовсе казались родным куском пейзажа, не затронутым человеком. Впереди стоял относительно высокий забор из стволов деревьев с заострёнными кольями наверху — достаточно высокий, чтобы ни один живой человек не смог зацепиться за верхушку с поднятыми руками, и достаточно низкий, чтобы его перепрыгнула какая-нибудь саранча. Он, пожалуй, выглядел старее всего — местами трухлявый, местами потемневший, местами, чего уж скрывать, даже гнилой — было отчётливо видно, что за той частью небольшого посёлка, за которой Уильям навскидку увидел крыш пятнадцать, никто не следил. Намотав полукруг вокруг ограждения, двое путников нашли распахнутые настежь ворота, представляющие из себя просто пару-тройку стволов на мощных петлях. Они остановились прямо перед входом и вслушались в почти мёртвую тишину.

— Я не волновался, — сказал вдруг Пацан, смотря на острые верхушки забора. — Тогда, когда ты меня спросил о том, сбежал ли я откуда-то — я не волновался, отвечая.

— Хм… А сейчас?

— Сейчас я…

— Негоже в этом лесу по зверю из огнестрельного оружия стрелять. А если стреляли по человеку, то вам самим здесь не место.

Хантер тут же выхватил револьвер и прицелился на старческий голос, ожидая сопротивления. Напрасно — их окликнул какой-то в меру пожилой, на добрый десяток лет старее, чем сам Хантер, старик, чей вид явно не смахивал на агрессивный — из оружия у него был только лук, но руки были в карманах, а одет тот был в самую простую песочную куртку, шитую явно вручную, и камуфляжные штаны.

— Что-то ты бледный, дружище, — сказал тот, переведя взгляд на Уильяма. — Я бы посоветовал тебе успокоиться. Поверь, в каждом доме позади тебя на стене висит ружье, ожидая своего часа, чтобы выстрелить. И каждое из них выстрелит, если сейчас перенервничаешь.

— Кто ты такой?

— Это то, о чем я хотел бы спросить вас. И хорошо бы вам ответить, раз решили войти в эти ворота, а не просто пришли природой любоваться.

Голос звучал на удивление спокойно. Коротко стриженный старичок с очень-очень морщинистым лицом с приличного размера щеками поправил очки в медного цвета оправе и демонстративно облокотился о дерево, ожидая ответа. Ответчик же просто пытался стоять ровно и не упасть в сторону, пускай лёгкий гул в голове и подстрекал к этому, как мог.

— Наёмник.

— Ха-ха-ха-ха, — глухо посмеялся он, не поднимая взгляда. — Наёмник с одним пистолетом?

— Времена тяжёлые.

— У всех сейчас времена тяжёлые, но быть наёмником без оружия — профессиональный риск.

— Мне и пистолета хватит.

— Да? А если бы я бросил в воздух шляпу — попал бы?

— У тебя нет шляпы, — голос Хантера звучал куда более хрипло и лишь чуть более противно, чем всегда.

— Но попал бы?

— А те…

— Хватит, — перебил их аарень. — Мы здесь не просто так, сэр. Мы ищем двух людей, что были здесь недавно. А ещё голодны и хотим спать. Помогите нам — мы отработаем. Пожалуйста — Уильям не ел уже больше двух дней.

В какой-то момент наступила тишина. Старик с луком молча снял с себя очки, протирая стёкла в них тряпкой, что держал во внутреннем кармане куртки, а старик с пистолетом лишь продолжал целиться, изредка посматривая назад, ожидая какой-нибудь засады. Время шло. Из всех звуков, коими был богат лес, были слышны лишь шумы биения веток от ветра где-то там, наверху, и шелест листвы, что волнами уносилась вместе с теми же порывами в неизвестном направлении.

— Ну, хоть один из вас не гордый, — он вернул очки себе на нос и продолжил. — Я — Ван Реммер, скромный житель Ирена.

— Уильям из Джонсборо. А это — Пацан.

— Ты же шутишь, да? — Ван вопросительно поднял бровь. — Тебя действительно так зовут, парень? — тот кивнул. — О времена, о нравы… Впрочем, ладно — какое мне дело, верно? Опусти пушку — поговорим.

— Как только опустишь свою. Только идиот не увидит у тебя в кармане ствол.

В ответ Реммер улыбнулся и молча вытащил из кармана короткий дамский револьвер. Уильям «Из Джонсборо» Хантер тут же ощетинился.

— Ладно-ладно — никто же не хочет умирать преждевременно, верно? — лёгким жестом он выкинул оружие перед собой и скрестил руки на груди. — Теперь ты,