Шрифт:
Закладка:
Вожди требовали не только возвращения всех прав и вольностей, но и восстановления Польши в границах 1772 года, включавших Литву, Белоруссию и Правобережную Украину. Кроме того, шляхетское руководство не спешило с решением аграрного вопроса. Два этих обстоятельства предопределили судьбу восстания.
Требование пересмотра границ вызвало взрыв русского патриотизма. Ярким его выразителем явился в «Московских ведомостях» М.Н. Катков, более сдержанно писали Н.Н. Страхов и М.Е. Салтыков. «Дерзкие притязания поляков», русская кровь, проливаемая мятежниками, известия о замышляемом вмешательстве нескольких европейских держав во внутренние дела России глубоко возмутили русское общество, преисполнили его пламенным патриотическим негодованием и обеспечили правительству моральную поддержку в подавлении восстания.
7 апреля перед Зимним дворцом прошла манифестация. Площадь была запружена народом. Перед балконом, выходящим к Адмиралтейству, толпа принялась кричать «Ура!», да так упорно и страшно, что Александр Николаевич решил выйти. Восторг собравшихся был велик. Следом вышла Мария Александровна – те же радостные клики.
Высшее петербургское общество поднесло генералу Муравьеву, усмирителю Польши, образ в день его именин. Предметом шумного обсуждения стал отказ участвовать в этом акте генерал-губернатора князя Суворова, заявившего, что он не сделает этой чести такому людоеду. «О, гуманнейший генерал-губернатор! Как вы глупы! – возмущался на страницах своего дневника Никитенко. – Неужели вы думаете, что бунты могут быть укрощаемы гуманными внушениями, наподобие назимовских, а не казнями?… Почему же не повесить было несколько ксендзов и отчаянных повстанцев, когда они вешали и мучили наших солдат, священников и всех, кто попадал им в руки?»
На концертах публика заставляла музыкантов по несколько раз исполнять гимн «Боже, царя храни». В Большом театре с особенным энтузиазмом принималась «Жизнь за царя». Настроение народное было весьма определенным, но петербургские либеральные газеты хранили об этом полное молчание. 10 августа 1863 года в московской газете «День» было напечатано стихотворение Тютчева, выражавшее мысли и чувства большинства в русском обществе:
Лишь герценовский «Колокол» ударил поперек общественного настроения и призывал всех русских «свергнуть с себя устарелое и оскорбительное иго правительственной опеки», а солдат и офицеров – «идти под суд, в арестантские роты, быть расстрелянными, но не подымать оружия против поляков». Бунтарю на берегах Темзы не надоедало играть в слова. Умнейший и талантливейший человек, он призывал фактически к революции, сам тут же признавая: «У нас ничего не готово» и сам не желая прихода на родную землю кровавого праздника зла.
Весной 1863 года Пруссия предложила содействовать в подавлении мятежа. В самом начале восстания Бисмарк полагал, что Россия откажется от Польши, а тогда «мы начнем действовать, – решил он. – Займем Польшу, и через три года там будет все германизировано». Когда же слабость повстанцев стала очевидной, Бисмарк от имени всецело послушного ему короля Вильгельма I предложил Петербургу помощь. Согласно заключенной конвенции, русским войскам позволялось преследовать повстанцев на прусской территории.
Любопытно, что «классовый противник» канцлера Карл Маркс в Лондоне написал от имени Немецкого рабочего союза воззвание, в котором провозглашалось: «Восстановление Польши – вот что должно быть огненными буквами начертано на знамени немецкого рабочего класса».
Наполеон III также выразил глубокую обеспокоенность судьбой Польши, примериваясь, как бы упрочить гегемонию Франции в Европе. Он предложил созвать конгресс.
Англия основывала свое право на вмешательство в польские дела актом Венского конгресса, согласно которому русское правительство не имело права обращаться с Польшей как с завоеванной страной. Министр иностранных дел Джон Россель полагал, что Россия побоится конфликта и с Францией и с Англией. В Петербург была направлена резкая до враждебности нота, в которой утверждалось, что Россия, не давая Польше политической самостоятельности, исключает себя из общения с цивилизованным миром.
Итак, «цивилизованный мир» решил «защитить» Польшу. Можно ли было ему противостоять? Александр Николаевич, этот «мягкий», «нерешительный» человек, как и восемь лет назад, проявил твердость характера. Ноты были вежливо отклонены.
Папа Римский Пий IX прислал письмо государю с призывом защитить католическую церковь в Польше. Александр Николаевич сам отвечал, что репрессии направлены не против церкви, а против духовных лиц, участвовавших в мятеже.
Только Соединенные Штаты отклонили англо-французский призыв вмешаться в политические дела Старого Света. «Федеральное правительство, – отмечал А.М. Горчаков, – дало тем пример прямодушия и честности, от которого только может возрасти уважение, питаемое нашим Августейшим Государем к американскому народу».
Лондон, Париж и, конечно, Вена упорно предлагали идею конференции, означавшую их прямое участие в решении внутренних дел России. Петербург категорически отверг эти намерения. «Вообще странна ненависть европейской печати к России и радость при виде замешательства в ней», – записывал в дневник профессор Никитенко, отмечая пламенное приветствие Виктора Гюго к полякам.
31 марта 1863 года Александр Николаевич подписал манифест, в котором объявлялось полное и совершенное прощение тем из вовлеченных в мятеж в Царстве Польском, которые не подлежат ответственности за иные уголовные или по службе в рядах войск преступления, сложат оружие и возвратятся к долгу повиновения до 11 мая 1863 года.
Использование Россией «пряника» в польских делах не соответствовало интересам европейских держав. 5 апреля послы Англии, Франции и Австрии вручили российскому министру иностранных дел полученные ими из своих столиц депеши. На заседании Комитета министров в присутствии государя Горчаков прямо сказал, что считает войну возможной к августу.
Очевидно, что европейские державы изо всех сил стремились использовать сложившуюся ситуацию для ослабления могущественной империи. Ту же цель преследовали и польские мятежники.
Среди польских революционеров была популярна идея о достижении победы над русским правительством при помощи распространения смуты внутри России. В 1863 году были опубликованы документы, захваченные у графа Замойского, и между ними программа восстания, составленная генералом Людвигом Мерославским и помеченная 1 марта 1861 года: «Неизлечимым демагогам нужно открыть клетку для полета за Днепр. Пусть там распространяют казацкую гайдамачину против попов, чиновников и бояр, уверяя мужиков, что они стараются удержать их в крепостной зависимости. Должно иметь в полной готовности запас смут и излить его на пожар, зажженный уже во внутренности Москвы. Вся агитация малороссианизма пусть переносится через Днепр; там обширное пугачевское поле для нашей хмельничевщины. Вот в чем состоит вся наша панславистическая и коммунистическая школа! Вот весь польский герценизм! Пусть он издали помогает польскому освобождению, терзая сокровенные внутренности царизма… Пусть обольщают себя девизом, что тот радикализм послужит „для вашей и нашей свободы“. Перенесение его в пределы Польши будет считаться изменой Отчизне и будет наказываться смертью, как государственная измена».
