Собирались быстро, и 19 июня Константин выехал в Варшаву, несмотря на девятый месяц беременности жены, настоявшей на том, чтобы ехать с ним.

Польский вопрос встал в ряды первоочередных и занимал умы многих. Дмитрий Милютин полагал, что решать его жесткими методами Сухозанета едва ли возможно, и написал в Париж брату Николаю, приглашая срочно прибыть в Петербург. Используя опыт мирного решения крестьянской проблемы, Милютин побуждал государя к такого же рода реформаторским шагам и в Царстве Польском, дабы не затаптывать мятежный огонь, а разом лишить его опоры – польского крестьянства. Недоброжелатели военного министра заговорили в салонах, что Милютин проталкивает братца – через Варшаву – на место Валуева, чтобы усилить борьбу против дворянства. Отношения двух министров стали еще более напряженными.

Великая княгиня Елена Павловна была настроена скептически и желала Николаю Милютину, чтобы его «миновал опаснейший варшавский пост, который отнял бы его у России, без всякого шанса успеха во враждебной стране, законы и стремления которой нужно еще изучить, и которая долго еще будет обращать в жертвы тех русских, что будут посланы туда».

Государь милостиво принял младшего Милютина, но ожидаемого назначения не дал. Возможно, здесь сыграли роль его предубеждение против «красного», а также наговоры великой княгини Александры Иосифовны, активно не любившей обоих Милютиных. Но вероятнее, что тогда Александр Николаевич приберегал сильные средства. Тем не менее Николай Милютин остался в Петербурге и, как вскоре обнаружилось, поступил верно.

В Варшаве Велепольский был поставлен во главе гражданской администрации. Был учрежден государственный совет из поляков. По губерниям устроены советы местного самоуправления. Суд, школы и церковные дела предположено было отдать в ведение польских «комиссий» (министерств). Но радикалы сочли, что уступчивость русского правительства есть показатель его слабости.

Из Варшавы в Петербург пришло известие, что на другой день по приезде, 21 июня, при выходе из театра в великого князя Константина стреляли из пистолета. Стреляли в упор. Пуля прошла через эполет и легко ранила в плечо.

В тот день Константин Николаевич скомканно записал в дневник: «21 июня. Прием военных, духовенства и гражданских властей. С жинкой в замок, осмотрели комнаты и залы. Требуют больших переделок. Перед обедом писал Саше. За обедом гости. Потом один в театр. Не слишком дурно. После второго акта хотел отправиться. Только сел в коляску, выходит из толпы человек, я думал, проситель. Но он приложил мне ко груди в упор и выстрелил. Его тотчас схватили. Я бросился назад в театр, не зная, что я – убит или ранен. Оказалось, что пуля пробила пальто, сюртук, галстук, рубашку, ранила меня под ключицей, ушибла кость, но не сломала ее, а тут же остановилась, перепутавшись на снурке лорнетки с канителью от эполет. Один Бог спас. Я тут же помолился. Какой-то доктор сделал мне первую перевязку. Телеграфировал Саше. Общее остервенение и ужас… В 11 часов в карете с сильным эскортом воротился в Бельведер. Сказал жинке так, чтобы не было испуга. Дома другая повязка и лег. Дрожь скоро прошла. Долго приходили разные донесения и ответный телеграф от Саши. Хорошо спал».

Злодеем оказался подмастерье портного Людвиг Ярошинский. Организатор покушения – Игнатий Хмельницкий. Намеревались стрелять днем раньше на станции, но Ярошинский не решился при беременной жене наместника.

Константин Николаевич поначалу питал чрезмерные иллюзии и явно переоценивал свое значение. Он выпустил воззвание к полякам с призывом «трудиться сообща и в мире для счастия Польши». Великий князь не знал, что тот же Ярошинский неделей раньше стрелял в графа Лидерса, но неудачно, публика в Саксонском саду помогла ему скрыться. Последовали два покушения на умеренного реформатора Велепольского, изменившего, по мнению радикалов, польскому делу и склонившемуся на сторону России.

Из дневника великого князя: «5 августа. За обедней с детьми в Лазенках. Остальной день дома. Ничего особенного. Приказал торопить дело Ржонцы (покушавшегося на жизнь маркиза Велепольского). От Саши телеграф, чтобы их вешать, а не расстреливать.

7 августа. Утром подписал смертный приговор Ярошинского. Это ужасная вещь, и я никому не желаю перечувствовать то, что у меня в сердце происходило…»

Оппозиционное шляхетство подало адрес царскому наместнику, подписанный тремястами дворян. В нем содержалось требование не только полной независимости Польши, но и возврата ее древних прав, вольностей и границ. В такой накаленной обстановке требовался любой предлог для открытого выступления.

В начале января 1863 года был объявлен рекрутский набор и взволновалась Варшава, а ночью с 10 на 11 января по всему Царству прокатились внезапные нападения на русские войска. Солдат убивали спящими.

13 января Александр Николаевич по окончании развода от лейб-гвардии Измайловского полка сам объявил войскам о мятеже.

Но вернемся чуть назад. Дело в том, что в начале бурных варшавских событий в самом пекле оказался второй сын государя – великий князь Александр. С какой целью был послан в Варшаву семнадцатилетний Сашка? Только ли навестить любимых дядю и тетю? Конечной целью его была Германия, а великому князю он вез личное письмо от государя.

Так или иначе, 26 июня он прибыл на станцию железной дороги, где его встречали великий князь Константин Николаевич с рукой на перевязи. Поодаль стояли главные начальники. В открытой коляске поехали в Бельведерский дворец.

«Конвой ехал спереди, сзади и с боков, – описывал великий князь Александр свое путешествие в письме к отцу. – Народу не было, около станции только одни евреи, они кричали „Ура!“ По улицам народу было немного и некоторые снимали шапки… Дядя очень похудел и бледен… Варшава теперь очень грустное впечатление производит. Везде войска в полном вооружении и на каждом шагу полиция… Жалко, что нельзя свободно гулять по саду без конвоя».

Известный впоследствии русский юрист (поляк по происхождению) В.Д. Спасович также был в то лето в Варшаве и поражался явлениям буйного насилия на улицах, напускного пафоса, полного господства фразеров и горлопанов, недоучившихся студентов и бешеных сумасбродов (без которых никакая революция невозможна). «Всего ужаснее, – вспоминал позднее Спасович, – была полная бесхарактерность интеллигентных классов, знати и среднего сословия, ведомых революционерами как будто бы на привязи и точно на убой…»

Итак, вначале Александр Николаевич попробовал кнут, но этого и ждали руководители восстания. Волнения переросли в настоящую войну, и к середине 1863 года охватили Царство Польское, Литву, Правобережную Украину и частично Белоруссию. Помимо лозунга национального освобождения, восстановления национальной независимости Польши, участниками двигало стремление к устранению одиозных феодальных пережитков и гнета царских чиновников. Мятежом руководил тайный комитет, державший в страхе всю страну системой террора и казнями лиц, шедших против восстания. Расчет был, конечно, не на военную силу, а на поддержку западных держав, до которой следовало продержаться.

Вождями мятежа двигало искреннее стремление к утверждению своей аристократической и католической цивилизации, по вопиющей несправедливости судьбы уступившей «варварскому народу». Они так и не поймут, что русские «хлопы» не выше и не ниже их, а просто принадлежат иной культуре, иной цивилизации, но по роковому сцеплению истории принуждены объединить разные народы в рамках империи.