Его губы шепчут мне что-то, и меня охватывает паника. Дыхание учащается, а легкие сдавливает, когда его вторая рука тянется, чтобы коснуться меня. Я вздрагиваю, когда перед моими глазами оживают воспоминания. Лица, так много лиц. Улыбающиеся, пока они обирают меня.

Шепчущие мерзкие слова своими погаными гнилыми ртами.

Такая красивая девочка.

Ты будешь так хорошо смотреться, когда обхватишь губами мой член.

Черт, да я могу кончить от одного только прикосновения к тебе.

Эти сиськи просто идеальны, сколько ты за них заплатила?

Я не могу себя контролировать. Ты нужна мне.

Я не могу себя контролировать.

Я не могу контролировать…

– Отпусти меня, – шепчу я.

Он замирает, его губы на моей щеке останавливаются.

– Не трогай… Не трогай меня, черт побери.

Я слышу, как он сглатывает.

– Это все равно, что попросить меня вырезать мое гребаное сердце.

– Если я могу жить без своего, то и ты сможешь, – бросаю я.

Он застывает на месте, переваривая мои слова. И все, что я хочу, – это разбить его. Заставить его рассыпаться под моими пальцами.

Он медленно отстраняется, его разноцветные глаза встречаются с моими.

Что он видит, пока смотрит на меня?

Видит ли он гнев, бурлящий под моей кожей? Мои глаза – жерло вулкана, и в них отражаются его внутренности. Красного цвета. В них так много красного цвета, черт возьми.

Так выглядят внутренности человека, но во мне больше нет крови. Только огонь.

– Ты вспоминаешь о них, когда я касаюсь тебя? – спрашивает он, и его голос становится жестким.

Огонь нарастает, скапливаясь в животе, и поднимается вверх по груди, подобно лаве.

Кто дал ему право трогать меня? Кто вообще имеет право трогать меня?

Моя дрожь усиливается до тех пор, пока у меня не начинают трещать кости и стучать зубы.

Огонь.

Я, не раздумывая, протягиваю руку к пистолету, засунутому за пояс его джинсов, и выдергиваю его. Когда он понимает, что произошло, он отступает назад, поднимая руки в знак капитуляции.

Я навожу пистолет на его чертову голову, и все, что я хочу сделать, – это разнести ее. Я хочу увидеть, как его мозг разлетится от этой пули.

Потому что не вижу лица человека, которого люблю.

Я не вижу его совершенно.

Все, что я вижу, – это абстрактного человека, пытающегося взять у меня то, что он хочет, без моего на то разрешения.

И я хочу, чтобы он сгорел к чертовой матери за это.

Слезы наворачиваются на мои глаза, и зрение затуманивается. Пистолет в моей ладони вибрирует – так сильно дрожит моя рука, но он стоит достаточно близко, чтобы я не промахнулась. А куда попадет пуля – в голову, горло или грудь – мне безразлично.

– Мышонок, – шепчет он.

Я зажмуриваю глаза, прогоняя этот сладкий шепот из своей головы. Я не хочу его слышать. Не хочу, чтобы он смешивался с остальными голосами.

Ведь их так много.

Черт, ты такая узенькая. Ты уверена, что тебя уже трахали?

Не плачь, Алмаз, больно будет только секунду.

Не могу дождаться, когда ты закричишь.

Покажи мне свою кровь, детка. Покажи мне, как сильно я разрываю тебя своим членом.

– Ты ведь ничем не отличаешься от них, да? – кричу я надтреснутым голосом. – Ты ведь и раньше принуждал меня, помнишь? Брал у меня то, что я не хотела отдавать, крал у меня. Так чем же ты отличаешься, а?

Мои глаза жгут наворачивающиеся слезы. И через несколько секунд они проливаются и текут по моим щекам.

– Неужели эти воспоминания не дают тебе спать по ночам? – мягко спрашивает он. – Они мучают тебя?

А потом он оскаливает зубы, и в его глазах вспыхивает ярость.

– Значит, ты думаешь о моих ласках как о чем-то ином, а вовсе не как о гребаном даре богов?

– Теперь да! – кричу я, снова направляя на него пистолет.

Я резко вдыхаю, к моему горлу подбираются рыдания.

Он медленно кивает, и гнев в его глазах гаснет. В глубине души я знаю, что мне стало лучше. Я понимаю, что он злится не на меня.

Он злится, потому что беспомощен.

Утратил надежду.

Проклятая травма.

Я уже никогда не буду прежней. И он это знает.

Но чего он не знает, так это того, что это значит для него. Для нас.

Я рыдаю, но ярость меня не покидает.

Медленно, словно приближаясь к испуганному зверю с оскаленными зубами, он делает ко мне шаг. Его глаза не отрываются от моих, и я так близка к тому, чтобы снова попасть в парализующие сети, в которых он меня держит. И внезапно он оказывается передо мной, прижимаясь лбом к дулу пистолета.

– Чувствуешь себя сильной? – шепчет он.

У меня вырывается еще один всхлип, но я не опускаю оружие.

– Чувствуешь себя снова живой?

Я хмурюсь, но не могу набраться смелости, чтобы ответить. Не могу сформулировать, что именно я чувствую. Знаю только то, что это заставляет меня хоть что-то ощущать.

– Ты забыла, что сердце, бьющееся в твоей груди, ни хрена не твое, – рычит он. – Оно принадлежит мне. И если оно перестало работать, то нажми на курок, мышонок. Убей то, что осталось от меня. Я – ничто, если не являюсь причиной твоего существования.

Я ломаюсь и закрываю глаза от потока слез, но это все равно, что прикрывать прорвавшуюся трубу бумагой.

Мое лицо судорожно сжимается, меня поглощает мучительная агония.

– Я не хочу больше ничего чувствовать, – едва успеваю выдавить я, и с моих губ срывается всхлип.

– Позволь мне… проклятье, Адди, просто дай мне, черт подери, тебя обнять, – срывается его голос.

Он вырывает пистолет из моей руки и отшвыривает на кровать, а затем подхватывает меня на руки, и я становлюсь невесомой, пока он прижимает меня к своей крепкой груди.

Я открываю рот и кричу. Кричу до тех пор, пока мой голос не срывается от напряжения. Пока мое горло не разрывается от боли.

Я так отчаянно хочу выбраться из своего тела. Только бы убежать от этого чувства.

Нет. Я хочу, чтобы пистолет снова оказался в моей руке, чтобы я могла направить его уже на себя.

Из моего горла вырывается последний крик, настолько полный боли, что Зейд падает на колени.

Столб наконец разрушается.

Мой крик стихает, превращаясь в сиплый отрывистый плач.

Я делаю глубокий вдох, наполняя легкие ненужным мне кислородом, но я слишком глубоко увязла в своем горе, чтобы вопить так, как мне хочется.

Зейд до боли сжимает мои руки, и его тело сотрясает дрожь; он цепляется за