Шрифт:
Закладка:
Новую четверть-тысячу[302] начинаю по адресу одной старушки, именуемой Карловна. Она, по-видимому, плохо себе представляет, что одному сыну очень хочется ее повидать и очень ее, старой ворчуньи, недостает. Она отлично вышла на снимке в фотохронике, но еще лучше на рисунках. И мне очень-очень хочется попить с ней чайку и даже разложить пасьянс. Скучаю я и по своей жинке, но этого ей говорить не надо; наоборот, скажи, что совсем про нее забыл. Да, Карлинька, спроси Татьяну, чего это она плохо отвечает на мои вопросы – уж как давно не писала, и, в частности, какие же мне будут заказы от всяких лабораторий и будут ли 4800 марок? А из Дортмунда мне уже немножко жалко уезжать, я к нему привык, жаль чудной комнаты и спокойного комфорта. На Берлин буду смотреть как на этап, за которым поеду домой! Надо будет только закупить все необходимое. Ну, об атласе все ничего не известно, завтра опять буду советоваться с Атцлером. Целую Карлиньку и шлю ей кусочек старого Франкфурта. Сынок
А что, Карлушенька, эти домики при тебе уже были, или их после построили?[303]
Уважаемая Татьянушка, получил сегодня список заказанной аппаратуры на сумму 5669 марок и остался им недоволен. Во-1‐х, никаких сведений о том, какими суммами я буду располагать. Во-2‐х, кроме двух десятков лампочек, ничего нет по нашей лаборатории. Я допускаю, что в этой области вы предоставляете выбор мне, но тогда заявляю: 1) что я истрачу на нашу лабораторию тысячу марок, и поэтому если их всего 4800, как писали, то я урежу присланный список на 2000 марок (если меня так урезали в моих командировочных – чего же мне стесняться резать) и 2) немедленно пришли мне все материалы по ходу наших заявок, что выписывалось на нынешний год, что получено, что недополучено, что запрошено на этот год, что надо, по вашему общему мнению. Ильину скажи, а) что прошлый год Маршак привез себе кучу вещей и я своего не упущу, хоть бы Каплун меня потом убил; b) что я умелым распределением заказов сэкономлю тоже не менее 1000 марок. Доктор…
Мергешенька, как живешь? Сегодня Доктор струсил, что за завтрашний день не поспеет, и принялся укладываться. И хорошо сделал, ибо это очень сложное предприятие. У меня 3 чемодана, и я сегодня набил битком все три нижних этажа; влезут ли остатки наверх – это еще вопрос. Нижний этаж парижского чемодана набит до отказа бумажным хламом: оттиски, открытки, каталоги, письма и т. д. Пять конвертов с трамвайными билетами. ‹…› Погода у нас гнусная, то есть непрерывные бури, и со вчерашнего дня и дожди похаживают. Институт весь насквозь продувает; удивительно еще, что качки пока нет. Ну, пока. Врач
Карлинька… приезд мой близится. Слава богу, укладываюсь в предпоследний раз. Уложусь через 4 недели еще раз в Берлине и айда! А у вас к этому времени все книжки будут уже читаные, старые и вам неинтересные, вещи потрепанные, чулки поштопанные, вкусности – слопанные, и вы скажете: «Что же ты, Доктор, ничего нам не привез?» Так и быть, кое-каких мелочишек привезу. Завтра последний мой день в институте; мне уж его немножко жалко: обжился малость и подружился. Сегодня бывший на съезде в Бостоне д-р Мюллер показывал мне свои американские снимки. Woolworth уже превзойден колоссальным Chrysler’ом[304]. «Бебик» мой начинает успокаиваться и отдыхать:
Мой «бебик» что-то присмирел
И, кажется, жалеет денег;
Он все на марки не смотрел –
Теперь считает каждый пфенниг.
Целую всех, жду берлинских писем. Сынок, Доктор, Врач и Коль
Ребятушки, успею еще написать вам письмецо, а следующее будет уж из Берлина, завтра к вечеру, т. к., едучи прямо по направлению к вам, нет смысла посылать письма с дороги. Вообще, прожив так долго на Западе, я ощущаю Берлин уже как что-то вроде Риги или Вильно: предместье России; и завтра всю дорогу буду чувствовать, что еду в направлении к дому. Уложил сегодня остатки своих вещей; сейчас мне затопили ванну; вымоюсь, снятое с себя белье и губку тоже уложу и буду совсем готов. Обошел сегодня публику, со всеми очень мило распрощался. Атцлер еще раз подтвердил, что будет возиться с атласом и в конце концов пристроит его. Мне кажется, однако, что если это и удастся, то лишь после моего возвращения в Москву[305]. Сегодня не напишу вам много, т. к. чего-то устал и голова разболелась (не сильно). Должно быть, от предотъездной суеты. Я вообще не люблю уезжать, но слава богу, это последний раз, т. к. следующий отъезд – из Берлина – будет уже не отъезд, а приезд.
22:20[306]. По писанию видно, ребятки, что уже и ручка уложена. Вымылся чистенько в ванне, и голова почти прошла. Уложено все, кроме ночной рубашки и умывальных принадлежностей. В карманы пальто засунуты мятные лепешки и три апельсина. Мой квартирный хозяин (сегодня немного подвыпивший) простился со мной очень трогательно и даже сентиментально. Итак, земные счеты с Дортмундом покончены. Завтра встаю в полвосьмого, одеваюсь. Моюсь, пью кофе и засовываю в чемодан последние детали туалета. Приезжает такси (Ruf 3-4444, Tag und Nacht!)[307], забирает доктора и везет его на славненький барокковый вокзал, как в церковь. Там уже стоит, лицом к востоку, паровоз, огромный и жирный, как толстый поп, и кадит на восток своим приятно-пахучим дымком. Дьякон возглашает «Fertig»[308], и поп молча и важно направляет свои стопы на восток, а доктор за ним, вприпрыжку.
Здесь шпалы кладут чаще, чем у нас, вероятно 1700 на км, и стыки приходятся на шпалу (двойную); поэтому я завтра пронесусь через 465 × 1700 шпал (сосчитайте сами, линейки у меня нет) и буду на это самое число шпал к вам ближе. Целую всех, ваш доктор. Допускаю, что первая берлинская открытка придет раньше этого письма! СЫН
Анютушка и все мои хорошие ребятки, пишу вам наконец из Берлина… Мне чрезвычайно посчастливилось сразу найти отличную и, по берлинским понятиям, дешевую комнату – 2.50 в сутки
