Шрифт:
Закладка:
С добрым утром, ребятушки хорошие, я выпил 3 чашки кофе, сижу у открытого настежь окна, через которое видны стены облачно-ясного Шарлоттенбурга. Совсем тепло. Электрические и паровые поездá беспрерывно толкутся под окном (как они это делают – вы ужо увидите). Спал Доктор как убитый, а поездá ни капли не мешали – устал вчера. Продолжаю сравнивать: если моя часть города – Passy или Grenelle[309], то она лучше: ergo Париж круче опадает к окраинам (σ <сигма> меньше, Нютик); впрочем, и вся Франция в сравнении с Германией – то же самое. ‹…› Дала мне сегодня хозяйка другую комнату, окончательную, в полтора раза больше первой (4,5 × 6 м), с венецианским окном, письменным столом, обеденным столом, 3 лампами (на столе, наверху и у кровати) и т. д.!
Анютонька, ну и корреспонденция у меня сегодня! Сижу с 5 часов, не вставая, за столом. Сегодня виделся и очень подробно говорил со здешним Шапошниковым, Feinmechaniker H. Engelke[310], работающим на Askania-Werke[311], и передал ему эскизы. После этого надо было преподробно писать Атцлеру и всем прочим, чтобы утвердить заказы; тогда начнем благословясь. Engelke производит отличное впечатление: и не такие вещи выделывал! Камера будет на ять[312], вот увидишь. Описание дам в закрытом письме. Ездил сегодня с Фелишем смотреть новые Taschen-Mikroskopen[313], которые мне очень и очень понравились. Будет тебе, очевидно, подарок. Taschen[314] – это только название, то есть они очень маленькие, а так они штативные, честь честью, и увеличивают до 200 раз. За то, что ты такая умная и труженица, будет тебе подарок…
Мергеша, сегодня купил по случаю книжку «Das Wunderbuch der Technik»[315], за полцены, не хуже английских, прогляжу и пришлю. В Берлине много интересного в витринах – куда тебе Париж! Там ничего нет, хожу и изучаю, а к вечеру здорово устаю. Meccano-заказ обработал, может быть – завтра сдам. «Бебик» спит в шкафу – некогда пока с ним играть. Комната у меня хорошая, пребольшая и очень теплая, а кровать – блаженство, вроде Карлушиной. Перина внизу и наверху, и лампочка на ночном столике. Я как ложусь, так мгновенно засыпаю. Ну, твое письмо – шестое у меня за сегодняшний день; пощади, а то аж руку свело. …Карлушенька и Нютушка… обе мои хорошие, сегодня Атцлер прислал такой предварительный ответ от Шпрингера: «Относительно атласа я еще не принял решения. Один мой близкий анатом заявил, что он не компетентен, порекомендовал другое лицо, коему я и отдал на заключение. Он сейчас занят этим делом, и я надеюсь уже скоро дать вам определенный ответ». Ну, вот какие делá. Целую вас обеих крепко, не скучайте, до совсем скорого свидания. Доктор
…Я – один из 106 братьев, которые были переданы Доктору Гвидону царевной Лебедью. Тяжек воздух нам земли, поэтому мы будем лежать в Докторовом чемодане до его возвращения в Москву, к славному Салтану. Я уполномочен заявить, что Доктор здоров, хорошо себя чувствует, но к вечеру балдеет, так как у него куча дел. Он спешит все аппаратурные делá поскорее покончить, а вам он кланяется. Ваш C. Von Henschel[316]. ‹…› Нютонька, получил сегодня твое Postlagernd[317] от пн. 9-го, пребольшое и совершенно замечательное. Замечательно в нем не только то, что ты меня там перехваливаешь, а все письмо в целом… Знаешь, если сравнить его с твоими первыми письмами, то видно, что встретившаяся тебе впервые практика писем выработала у тебя отличный и интересный эпистолярный стиль. Только твои письма очень сложные, в них много вводных предложений и отклонений; я думаю, что теперь ты начни искать более простой и сжатый стиль. ‹…›
‹…› Я сегодня встал поздно по случаю воскресенья, в десятом часу, и все утро сидел за правкой окуневской статьи. Такого эфиопского перевода я еще не видывал. «Итак» переводится «und so»[318]. Я вскакивал, стонал и садился опять. Ну, я ж ее и начистил зато. Сейчас схожу где-нибудь пообедаю и пойду побродить, а вечером сяду списки составлять. ‹…›
Здравствуйте, человеки! Вот как поздно добрался до беседы с вами, мои хорошие! Но только, если бы вы знали, сколько я сегодня сидел за письменным столом, несмотря на воскресенье! Все утро правил окуневские ужасы; вот пусть Татьяна посмотрит нарочно у Окуневой, сколько мне было с ней дела: я завтра отсылаю рукопись назад, для переписки. Мне же приятно было тут то, что, оказывается, немецким языком (и не языком только, а речью) я владею довольно прилично (хотел сказать «сносно», но этой похвалы я все-таки еще не заслужил). ‹…› Очень срочное поручение: немедленно сообщить мне диаметр линз и оправы конденсатора нашего промерного аппарата: хочу купить новые. Срочность такова, что я бы очень рад был, если бы Татьяна дала Володе 2 трамбилета и 10 копеек и чтобы он опустил бы письмо в почтовый вагон поезда 18:40 Москва – Негорелое. Не думаю, чтобы вы догадались в это письмо вложить кстати и от себя по нескольку строчек, – поэтому напоминаю про это.
Давайте болтать теперь. Вот вам план моей комнаты[319].
Хотите знать, что я сегодня делал, покончив с Окуневой? ‹…› Пошел сперва по своему Лейбницу до Курфюрстендамм. Хотите погулять вместе? Ну, пойдем. Leibnitz, как и прочие второстепенные улицы Charlottenburg’а, напоминает первосортные улицы довоенного Петербурга: Николаевскую, Каменноостровский севернее Большого и т. д., или лучшие улицы Василь. о-ва; впрочем, все залито асфальтом, как и весь Берлин. Большие улицы этого района (Кант, Бисмарк, Вильмерсдорф, Курфюрстен) хуже Champs d’ Elysees, но лучше всех прочих парижских улиц.
