ближе, то есть предметы – все крупнее. Связи между одним и другим уловить нельзя. Земля все крупнеет, и вот наконец ты летишь уже над самыми деревьями, и на этот раз – страшно быстро; но так близко, что прямо, кажется, нельзя не зацепить. Нет, промахнули, и, приглядевшись, видишь, что до этих деревьев препорядочно далеко. Вот несемся над полем, ближе к траве, еще ближе, ну уж теперь наверно коснемся – нет. Еще ближе, еще. Где же колеса, отвалились они, что ли? Еще ближе к траве – сейчас уж она, наверное, на уровне колен? А все летим. На уровне пупка? Еще выше? Пум! Тронули на всем скаку, мягко так, как в хорошем автомобиле. Еще секунды 2 в воздухе, на густой траве, – и опять тронули, и вот покатились, чуть тарахтя и шурша и замедляя ход. Навстречу бегут грумы в ливреях, увертываются, хватаются на всем бегу за концы крыльев, и вот орел пойман, и его ведут бегом к самому парадному подъезду. А навстречу бежит мальчик в ливрее, везет лесенку на дутых шинах. А издали катит электрический грузовичок с бензином, маслом и уж не знаю с чем; из него всякие рукава и трубы торчат; его подвезут, подвинтят и пошли накачивать.

Когда мы приехали, то у крыльца стоял большой автобус «юнкерс»… Но дядя встретил меня прегрустно: заявил, что известия с гор Таунуса самые неутешительные, что полет дальше задерживается до новых вестей и что я должен идти кофе пить. Я застал в буфете скучающую группу из 4–5 человек, попил кофе, проглядел целый иллюстрированный журнал, уныло поглядел на унылый дождь и мокнущую серебряную птицу, ходил взад и вперед… Вот второй недостаток современного воздушного сообщения. Должны были вылететь в 11:05, а шел уже второй час дня. Третий минус: ж. д. вокзал в Кельне – в центре города, прямо под собором; самый вокзал – огромный и полный жизни. Случись такое на железной дороге – я бы и в город сходил, да и на самом вокзале есть и киоски, и большой буфет, и книги, и парикмахер, и т. д. Тут, на аэродроме, нет ничего, кроме очень плохонького буфета. Итак, я провел 2 часа в Кельне, и в то же время не в Кельне, а в каком-то карантине. Наконец у публики терпение лопнуло, и она пошла требовать объяснений. Нам с грустью сказали, что вести самые неблагоприятные и что поездка не состоится. Выдали нам деньги, а так как тариф прогрессивный, то мне выдали без малого столько, сколько я заплатил: Дортмунд – Франкфурт стóит 34 марки, Дортмунд – Кельн – 20, а Кельн – Франкфурт – 23, как мне и отдали. Усадили нас в автобус и долго-долго везли, пока не приехали к вокзалу за четверть часа до E-Zug’а. Ну, тут тебе не аэродром: я успел еще сбегать в город и купить пяток открыток. Я не уверен, не купил ли одного-двух дубликатов, так как дело давнее, но зато купил 2 такие, которых заведомо не посылал домой. Пришел на платформу (билет 9:80, итого 12 марок чистой прибыли, и на самолете покатался), сел в тепленькое купе 3‐го класса, и в тот момент, как стрéлка скакнула на 14:06, мы тронулись и покатили. И ни дождя, ни ветра, ничего знать не хотим!

Ну вот, ребятушки, рассказал все главное, что было в пути. Завтра буду продолжать всякие рассказы. А сейчас надо спать, а то Симонсон меня завтра съест, если просплю. Спокойной ночи всем, а Нютушке – имей в виду, что мне очень-очень хочется домой, со всеми повидаться и Нютушку мою увидеть. Ибо я знаю, какая она хорошая! Ну теперь скоро: месяц и у него хвостик. Коля

<Франкфурт-на-Майне, 30/XI>

…Сегодня с утра пошел к Simonson’у на опыт (погода весь день гнусная, а сейчас дождь так и льет, хоть и не холодно). Симонсон впился как пиявка и не выпускал до без четверти 12, так что я даже опоздал к Bethe. Опыты обыкновенные, Маршачьи [Маршак М. Е.], а выводы смелые, но мне не нравятся. В математике понимают мало. Bethe принял опять очень дружески, болтал о советских делах, потом поговорил о мышце; я задал ему кое-какие вопросы, на которые, к сожалению, он не смог мне ответить…

Мергеша, вот тебе вместо той открытки, что ты оспаривал у Ксаны[288], другая, похожая. Я по крайней мере выбрал на этот раз из обеих эту. Сейчас мост в Кельне так не иллюминируется.

С Bethe говорили о возможности продольной стоячей волны в мышце, о чем я вам писал подробно. Он сам не может сказать, что это такое. Мне очень захотелось у него поработать, но, к сожалению, ничего нельзя сделать. Потом повел нас с Немцовой обедать в ресторанчик, был очень мил и разговорчив, и – в первый раз в Германии – решительно заплатил за всех! Вообще от него самое милое впечатление. Доктор

Карлушенька, помнишь ли ты еще Франкфурт? Я его нарочно для тебя поснимаю, но пока говорю все это в будущем времени, так как нет сил отвязаться от Симонсона-пиявки. Я его обману – скажу, что уеду завтра днем, а сам поеду в понедельник утром. Дни сейчас короткие, в половине четвертого уже темно, и совсем ничего не успеваешь ни поглядеть, ни поснимать. Бэте меня, оказывается, знает: и по статье в Pflügers Archiv[289], коего он соредактор, и по отзывам Штейнгаузена, очевидно очень хорошо. По крайней мере, Бэте говорил (значит, запомнил!), что Штейнгаузен очень хотел со мной повидаться. Целую Карлушу. Сын

НАДО РАССКАЗАТЬ О ФРАНКФУРТЕ. Город резко распадается на две части. Все, что видно на открытке[290], есть буржуазная часть, довольно безличная и безвкусная. И домá, и магазины в Дюссельдорфе куда лучше, улицы тоже. Прямо перпендикулярно от вокзала идет одна из главных улиц. Вторая часть Франкфурта – это старый центр. Самые глубокие корни идут к 9‐му веку, кое-что есть от 13-го, а вся изображенная здесь площадь – чудесные 16‐й и 17‐й века – прямо декорация к Фаусту. Ни одна мелочь не нарушает стиля. Дом, возле которого толпа, а также один влево и два – вправо от него – все вместе суть старая ратуша. Еще вправо, последний – весь темного дерева и резной, как старинный шкаф. Во все стороны бегут сказочные улички, как увидишь дальше. Вот тебе, Нютик, образчик одной из таких улиц из сказки. Я уверен, что домик