Леодаган возвращался с мессы, когда повстречал родственников убитого и выслушал их жалобы. Он немедленно призвал Бертоле, и тот явился с большой свитой рыцарей.

– Сир барон, – спросил король Леодаган, – почему вы закололи этого рыцаря?

– В моем поступке не было измены, я его вызвал и докажу это в поединке всем и каждому: все знают, что у меня были на то причины, ибо он убил моего кузена, когда тот опозорил его жену. Я же стою на том, что, когда врагу уже брошен вызов, можно чинить ему любое мыслимое зло.

– Нет, – возразил король, – вот если бы вы подали мне жалобу, если бы я отказал вам в правосудии, вы могли бы взять месть на себя; но вы не настолько чтите меня, чтобы взывать ко мне о помощи.

– Сир, – сказал Бертоле, – говорите, что вам угодно; но я своего долга перед вами не нарушал и никогда не нарушу.

– Так пусть это решится судом, и пусть дело отдадут на усмотрение моих баронов.

Избрали судей в числе десяти, а именно: королей Артура, Бана и Богора; мессира Гавейна; мессиров Ивейна, Сагремора, Насьена, Адрагена, Хервиса Ринельского и Гиомара. Мнения их разнились долгое время, но наконец они сошлись на приговоре, коим надлежало лишить Бертоле имения и изгнать из страны. Королю Бану, который слыл самым красноречивым, доверили огласить приговор.

– Сир, – обратился он к Леодагану, – наши бароны сочли, что Бертоле Рыжий подлежит лишению всех земель, какими он владеет от вас, и выдворению из страны на срок в три года, за то, что самовольно учинил суд над рыцарем и умертвил его среди ночи; ибо судить – не его дело, у вас же был тогда при дворе большой прием, на котором каждый мог невозбранно прийти и уйти.

Король Бан сел на место, и Бертоле, который бы оспорил приговор, будь он вынесен не столь сановитыми особами, удалился без единого слова, сопутствуемый до пределов королевства целой толпою рыцарей, нередко получавших от него дары и награды. Распростившись с ними со всеми, он прибыл в то аббатство, куда недавно проводили вторую Гвиневру. Там он и остановился и вскоре начал измышлять способы отомстить и королю Артуру, и королю Леодагану. Но еще не пришло время открыть, как он привел в исполнение свои злобные помыслы.

Над королевой же Гвиневрой нависла другая опасность. Король Лот Орканийский, все еще коря себя за то, что впутался в злочастную битву с новым королем Логра, с горечью узнал, что четверо детей покинули его, доверившись Артуровой фортуне; а жену его только с тем и вызволили от Сенов, чтобы отвезти в город Логр, где Гавейн намерен был держать ее, пока отец не помирится с Артуром. Желая отомстить, а заодно заставить короля Логрского вернуть ему жену, он с семью сотнями латных рыцарей[452] стал у входа в Сарпенский лес, на пути следования Артура и Гвиневры из Кармелида в Логр. Успех начинания, казалось, был обеспечен: ведь Артур, прежде чем проститься с Леодаганом, велел Гавейну упредить себя на несколько дней, чтобы привести войско в Логр и устроить все для скорого прибытия королевы. Гавейн повиновался, но был неспокоен; он предвидел недобрые встречи, грозящие королю в пути. Артур выехал из Кароэзы с Гвиневрой и пятью сотнями человек, половину из которых составляла дружина рыцарей Круглого Стола. Подойдя к лесу, где поджидал его Лот, слуги, ведшие впереди вьючных лошадей, услышали конское ржание; они тут же повернули назад, чтобы предупредить Артура об опасности. Король тотчас велел своим людям вооружиться и дал наказ сорока рыцарям охранять королеву и проводить ее в безопасное место, если исход битвы будет несчастливым. Разгорелся бой; вскоре орканийским рыцарям досталось от бретонских остриями копий, а затем и лезвиями мечей. Но сколь бы жестоко ни рубились три короля – Артур, Бан и Богор, королева неминуемо оказалась бы во власти орканийцев, если бы не вернулся Гавейн. Завершив в Логре все, чего ожидал от него Артур, он первым делом собрал пять сотен рыцарей и направился по дороге, где должен был проследовать его дядя. Он явился как нельзя более кстати, чтобы вызволить королеву и сойтись врукопашную с Лотом, которого не узнал.

Здесь стоит перевести текст нашего романиста[453]:

Случилось монсеньору Гавейну сойтись с Лотом, своим отцом, который уже сразился с Артуром, а в руке держал чудесной силы глефу. Но глефа эта обломилась о щит Гавейна, а тот ударил неприятеля столь жестоко, что пробил его щит, порвал кольчугу, пронзил живую плоть, отворил алую кровь. Не по своей воле покинув седло, король Лот уже не помнил себя и не видел ничего вокруг. Гавейн вынул железо и проскакал мимо, но тотчас развернулся и, увидев короля Лота распростертым на земле, трижды или четырежды проехал по телу, топча его копытами коня. Потом он спешился, вонзил древко в землю, вытащил из ножен свой добрый меч Эскалибур, подошел к королю, отвязал его шлем и промолвил, откинув ему на плечи кольчужный наголовник:

– Вы умрете, если не сдадитесь мне в плен.

– Ах! благородный сударь, – отвечал король слабым голосом, – не убивай меня; я перед тобою ни в чем не виновен.

– Нет, виновны, – возразил Гавейн, – вы и все, бывшие в засаде, чтобы перекрыть дорогу, по которой проезжал мой дядя.

– Как! – воскликнул Лот, – кто же вы такой, чтобы называть Артура своим дядей?

– Что вам за дело? Я не желаю вам рассказывать; делайте, что я говорю, или вы умрете.

– Сир, ради того, что вам дороже всего на свете, скажите мне сначала ваше имя.

– А вы-то сами, кто вы?

– Увы! я Лот, король Оркании и Леонуа, которому давно уже ни в чем нет удачи. Теперь скажите, кто вы.

Гавейн, уразумев, что сраженный им – его отец, ответил:

– Я Гавейн, племянник короля Артура.

При этих словах Лот нашел в себе силы подняться и протянуть руки, чтобы обнять его.

– Ни шагу более, – говорит Гавейн, – я вам не сын и не друг до тех пор, пока вы не помиритесь с моим дядей Артуром и не присягнете ему перед всеми его баронами. А иначе я вам твердо обещаю лишь одно: что вы сложите здесь свою голову.

После таких слов Гавейна король снова упал на землю, словно в беспамятстве; потом, открыв глаза, проговорил:

– Пощадите, милый сынок! Я сделаю все, что вам угодно; возьмите мой меч, отдаю его вам.

Гавейн взял его, не сдержав