движения: он вышел из укрытия и вместе со своими спутниками с величайшей предосторожностью подобрался к дикому человеку. Прежде чем напасть, они завладели его палицей; они связали его, скрутив руки железной цепью так, чтобы лишить всякой возможности бегства. Дикарь проснулся, огляделся, будто ища свою дубину, но не мог пошевелиться. Подвели одну из лошадей, на которую его усадили в седло, и Гризандоль, сев на ее круп, поехал по дороге, ведущей в Рим. По дороге он хотел побудить его к разговору, но дикий человек презрительно рассмеялся:

– Тварь, искаженная в подлинном естестве своем, – изрек он, – горькая, как сажа, сладкая, как мед, обманнейшая, хитроумнейшая на свете, надменная, как вепрь и леопард, язвящая, как слепень, ядовитая, как змея, – я отвечу тебе лишь перед императором!

Хотя Гризандоль и не понял смысла этих слов, он заключил из них, что дикий человек наделен разумением и мудростью. Так они добрались до одного аббатства и увидели у ворот его толпу людей, ожидающих часа подаяния. Обратив взор в их сторону, дикарь разразился смехом.

– Ради Бога, – сказал Гризандоль, – объясни мне, почему ты смеешься.

Тот ответил:

– Образ искаженный, потерявший естество, молчи; не спрашивай ничего: я буду говорить лишь перед императором.

На другой день, остановясь у одной капеллы, где собирались начать богослужение, они спешились и повели с собою в храм дикого человека, все так же закованного в цепи. Там стоял один рыцарь, а немного поодаль оруженосец. Пока рыцарь с удивлением разглядывал дикаря, его оруженосец, стоявший у входа, подошел к своему сеньору, дал ему пощечину, слышную на всю церковь, и, плача от смущения и раскаяния, возвратился туда же, где и был. Едва дойдя, он переменился в лице и выглядел донельзя довольным собою. Тут дикий человек захохотал снова, рыцарь же явно не мог ничего понять в проделке своего оруженосца. Мгновение спустя оруженосец вновь поднялся, вернулся к хозяину, отвесил ему вторую пощечину, ничуть не слабее первой, и возвратился в слезах; едва придя на место, он принял прежний безмятежный вид; а дикарь рассмеялся повторно. Еще и третья пощечина досталась рыцарю до конца мессы и в третий раз исторгла смех у дикаря. Когда служба окончилась, рыцарь последовал за Гризандолем и попросил его пояснить, кто он такой, и прежде всего – кто этот человек в цепях. Гризандоль ответил, что везет его к императору, дабы истолковать один странный сон.

– А вы, сир рыцарь, – прибавил он, – не скажете ли, почему ваш слуга дал вам три пощечины?

– Нет, не знаю и собираюсь спросить у него самого.

Оруженосец, будучи допрошен, уверял, что желал бы провалиться сквозь землю и что, нанося удары своему господину, он уступал непреодолимой силе, действие которой один лишь дикий человек способен объяснить.

– Скажите нам, по крайней мере, – обратился к тому Гризандоль, – почему вы смеялись каждый раз, как оруженосец ходил бить господина.

– Лик безмерно обманчивый и опасный, всепроникающий, как шило, зеркало лжи; тварь, ради которой разрушают города, крепости и твердыни и истребляют величайшие народы; крюк для ловли власть имущих; хитрая ловчая сеть для птиц; лезвие, секущее острее меча; бурливый источник, что вечно льется и вовек не иссякает; молчи, я буду говорить лишь перед императором.

Гризандоль более не пытался его разговорить. Итак, они прибыли в Рим без дальнейших происшествий и встретили у императора наилучший прием, какой только можно себе представить.

– Передаю в ваши руки, – сказал ему Гризандоль, – дикого человека, которого нам стоило больших трудов отыскать; теперь дело за вами, сир, чтобы он от вас не убежал.

– Нет никакой нужды, – промолвил Дикарь, – удерживать меня в цепях или путах. Я дождусь позволения императора, чтобы уйти.

– А кто мне поручится, – возразил Юлий, – в твоей честности?

– Моя христианская вера.

– Как? разве ты христианин? так ты умудрился получить крещение?

– Да, я крещен. Когда моя мать возвращалась однажды с рынка, ее застала ночь в большом Броселиандском лесу. Она заблудилась, не могла найти пути назад и, изнемогая от усталости, пристроилась под деревом и уснула. Пока она спала, к ней подкрался один дикарь и разбудил ее: она была против него бессильна и чуть не умерла от страха; тогда я и был зачат. Моя мать вернулась домой опечаленная; когда я появился на свет, она меня окрестила и во младенчестве держала при себе[442]. Но как только я научился бегать, я покинул ее и ушел жить в дремучие леса; ибо от отца я перенял склонность обретаться среди лесов.

Тогда император сказал:

– Боже упаси, чтобы столь разумный человек и дальше оставался в оковах! Придется мне положиться на твое слово.

Тогда Гризандоль рассказал, как пленник смеялся по пути.

– Я вам объясню все это, – сказал Дикарь, – но пусть император созовет баронов из своего совета, я хочу говорить перед ними.

Спустя три дня император собрал баронов; он усадил дикого человека рядом с собою, прося, чтобы тот сам изложил сон, посетивший его. Но тот хотел говорить только в присутствии императрицы и двенадцати девиц из ее свиты. Дамы были приглашены, императрица пришла с лицом улыбчивым и беззаботным, как особа, которой некого и нечего бояться. При ее появлении бароны почтительно встали; что до Дикаря, он отвернулся, засмеялся с презрением и сказал, обратясь к императору:

– Сир, если вы желаете, чтобы я говорил, мне нужно ваше заверение, что вы не будете держать на меня зла и несмотря ни на что позволите мне вернуться туда, откуда я пришел.

Император дал согласие.

– Сир, однажды ночью, когда вы спали рядом с этой женщиной, вам привиделась большая свинья, щетина которой свисала до самой земли, а на голове был золотой обруч. Вам казалось, что свинья эта была вскормлена в вашем доме; вы ее уже встречали; затем вы увидели, как двенадцать молодых волков один за другим подбегали, покрывали свинью и возвращались в соседний покой. Тогда вы стали спрашивать своих баронов, каким судом надо судить эту свинью; и бароны приговорили ее к костру вместе с ее волками. Таково ли было ваше сновидение?

– Оно самое, – сказал император. А бароны Римские прибавили:

– Сир, раз он сумел узнать сон, о котором вы никому не говорили, он должен знать и его смысл.

– Несомненно, – ответил император, – и я прошу его немедленно нам об этом рассказать.

– Знайте же, – продолжал дикий человек, – что большая свинья – это госпожа императрица, здесь присутствующая. Долгая щетина – это ее длинное платье, ниспадающее до земли. Золотой обруч у свиньи – это золотая корона, которой вы ее увенчали. А теперь я предпочел бы не