– А вы, Кэй, – сказал Мерлин, – вы понесете Дракона, стяг короля Артура. Это ваше право: вам нужно приложить великое усердие, чтобы держаться неизменно в первом ряду, и для всех вы будете средоточием битвы.

Затем промолвил, обратясь к королю Артуру:

– Трогайтесь в путь этой же ночью, после первого сна; в конце дневного перехода вы окажетесь в виду Треба, осажденного с четырех сторон восемьюдесятью тысячами человек. Пусть ваши четыре полка разом нападут на четыре вражеских; врасплох вы их не застанете, ибо у них хорошая стража; а значит, вам понадобится немалая отвага.

– Как! – воскликнул король Артур, – Римлян больше, чем нас?

– Да, вполовину больше; но из Бриокского леса к вам подойдет подкрепление в двадцать тысяч человек. На заре вы услышите звук рога и увидите в небе преогромное зарево. Это знак, что помощь подошла; сразу же нападайте на них.

Когда Мерлин удалился, Бретонское войско покинуло равнины Ла-Рошели; полк Гавейна выступил первым, ведомый Блиоберисом, который знал дороги. На рассвете они достигли Луары, недалеко от устья. Там они заночевали, затем двинулись снова, покуда не увидели шатры, разбитые вокруг Треба. В темноте маячили огни, освещая все уголки вражеского стана. Услыхав шум оружия и лошадей, римские часовые подняли тревогу; в тот же миг Понтий Антоний призвал своих людей к оружию и приказал собраться на равнине, поджидая Бретонцев. Другие три полка, под началом Фролло, Клодаса и Рандоля, вооружились в свой черед и растянулись вдоль небольшой речки, называемой Ароэза. Пока они облачались в спешке и сумятице, зазвучал рог Мерлина, и громадный столб пламени взметнулся в небеса. И тотчас мессир Гавейн во главе своих воинов ринулся на шатры и пологи Фролло; Бан, Богор и Артур напали на стоянки Клодаса, Понтия Антония и Рандоля. В мгновение ока шатры были порушены, бойцы, кто не успел вооружиться, – убиты, а воеводы, не сумевшие защитить их вовремя, вскоре оказались втянуты во всеобщую битву.

Взошло солнце, и отблеск, бросаемый им на шлемы, кольчуги и щиты, являл взору чудную картину[435]. Вот посреди рукопашной сходятся Сагремор с Фролло, а Бан с Клодасом: рубятся, падают и поднимаются вновь, изранены кто больше, кто меньше; вот затоптали ногами Понтия Антония, дважды сбитого королем Богором; а вот теснят людей короля Беноикского, но их собирает и возвращает в битву король Артур. Но доблесть и деяния всех этих героев ничто по сравнению с подвигами Гавейна, который чувствует в полуденный час, что утроилась не только отвага его, но и сила[436]: он не единожды свергает Понтия Антония и Фролло; он сажает снова на коней короля Бана и своих братьев Агравейна и Гахериса. И не миновать бы гибели Клодасу, чей конь разрублен надвое, если бы Гавейн узнал в нем короля Буржского; слишком поздно ему сказал об этом король Бан. Оба скачут по пятам за Клодасом, а тот, едва живой от ужаса, мечется туда и сюда в самой гуще полков, надеясь избегнуть еще одной встречи с грозным Гавейном.

Между тем исход битвы оставался неясен. Превосходство в числе уравнивалось превосходством в доблести, и невозможно было сказать, кто победит. С высоты стен Треба две королевы видели ярость дерущихся, не различая, кто их неприятели, а кто заступники. Но более всего дивились они знамени Дракона: оно будто извергало длинные языки пламени, застилая небо кровавым заревом. Их слуга вышел через потайную дверь, чтобы разузнать причину великой битвы и имена тех, кто пришел сразить или поддержать Клодаса. Посланец этот встретил Бретеля, когда тот чуть поодаль выправлял свой помятый шлем.

– Сир, прошу вас, – сказал он, – объясните мне, что за люди бьются с нашими врагами.

– Друг мой, – ответил Бретель, – скажите в Требе, что мы пришли с королем Логрским, с королями Баном и Богором, с цветом бретонского рыцарства. Видите это знамя Дракона? Его держит мессир Кэй, сенешаль короля Артура.

Посланный поблагодарил и вернулся рассказать королевам, что он узнал. Те, кто держал оборону замка, были бы рады пойти присоединиться к бретонским государям, но они поклялись оставаться в городе, и с них довольно было зрелища могучих ударов, раздаваемых направо и налево у них на глазах. Вскоре они увидели, как из леса один за другим показались четыре знамени. Это были войска Ансиома Беноикского, Грациана Требского, Леонса Паэрнского и Фарьена Динанского. Король Бан, узнав их первым, указал на них мессиру Гавейну.

– Поле боя за нами, – обрадовался Гавейн, – но давайте уж сделаем так, чтобы ни Римлянам, ни Алеманам, ни этим пришельцам из Галлии и Пустынной Земли неповадно было ходить войной на соседей. Сядем в засаду, отрежем путь беглецам, чтобы отнять у них всякую надежду на спасение.

Тут он дал пройти рыцарям Круглого Стола и прочим всадникам из полка короля Артура, а в это время Ансиом, Леонс, Грациан и Фарьен с криками Ганн и Беноик сеяли смуту во вражеских рядах; а те то ломались, то строились вновь, однако шаг за шагом уступали. Бегство увлекло всех; и от силы половина из восьмидесяти тысяч человек, вчера еще стоявших под стенами Треба, с превеликим трудом добралась до Пустынной Земли.

Как вы и сами понимаете, в замке Треб короля Артура, Гавейна и обоих братьев-королей встречали с ликованием. Обе королевы, столь давно разлученные с любимыми супругами, вкусили чистейшую радость, обретя их вновь. В первую же ночь королева Элейна зачала сына, которому было суждено превзойти славой своих благородных предков, но уготованы были и великие испытания, как видно будет далее из наших рассказов. Сын этот при рождении был назван Ланселотом[437].

Несколько дней спустя Артур распростился с двумя королями и повел воинов Логра и Кармелида обратно в Великую Бретань. Мерлин с ним не вернулся и не пожелал быть на свадебном пиру Артура и Гвиневры: спешное дело, сказал он, вынуждает его направиться в Рим.

(Здесь вторгается эпизод, который не имеет ничего общего с бретонскими сказаниями. Это скорее изначальная версия, чем копия одного рассказа из книги о Марке Римском, продолжения знаменитого восточного романа О семи мудрецах. Сюжет сам по себе весьма экстравагантен, и нас нисколько не подготавливает к нему та роль, которую римляне только что играли в Галльской войне. Но в любом случае читается он с удовольствием, хоть мы и не стремились скрыть его несовершенства).

Мерлин перебрался из лесов Великой Бретани в леса Романии: ибо прежде всего он был человек лесной. В то время правил Юлий Цезарь: не тот, кого в Персии погубит в шатре некий призрак