Шрифт:
Закладка:
Эти разговоры находили отклики и в печати (напр., статья в «Бирж. Вед.» 13 июля 1915 г.) – их, вероятно, имел в виду в процитированной выше записи в дневнике Палеолог. Все дело было в форме. «Истинно русский» прис. пов. Булацель нарушил правила традиций приличного обихода. И только. Но то же «Новое Время» в угоду британскому послу поспешило назвать газету Булацеля рупором «кучки германофилов», облекшихся в одежду англофилов. Между тем «германофилы» дубровинцы, к числу ярких представителей которых принадлежал Булацель, в действительности негодовали на «бездействие» на европейских фронтах (см. упомянутые письма Пасхалова к Дубровину). Булацелевскому инциденту было придано неподобающее общественное значение. Бьюкенен назвал в воспоминаниях инцидент «серьезным столкновением» со Штюрмером и в свое время счел долгом довести об инциденте до сведения английского правительства. Дипломатическая переписка завершилась благодарностью лондонского правительства русскому министру ин. д. за «дружескую и лояльную позицию». Передавая эту благодарность, что «в душе чувствовал» английский посол, «я не знаю», – ответил в Чр. Сл. Ком. Штюрмер. Ответ дают воспоминания Бьюкенена. Впрочем, не только воспоминания, но и последующие действия посла.
Через два месяца на приеме в Царском Селе Бьюкенен счел нужным объяснить Царю, что принятые им «строгие меры» по отношению к «нападкам» Булацеля объясняются тем, что его «газета субсидируется очень могущественной антибританской кликой». (Не Царю, а своим читателям мемуарист поясняет, что он имел основание «подозревать», что «газета инспирируется» некоторыми из приближенных к Штюрмеру.) Бьюкенен во время аудиенции хотел говорить о Штюрмере по просьбе «двух членов императорской семьи» – убедить Царя расстаться со своим министром на том основании, что последний «не внушает доверия союзным правительствам», и просить о возвращении Сазонова. Он этого не сделал в силу предостережения со стороны Нератова о преждевременности возбуждения этого вопроса и ограничился лишь указанием на растущую антибританскую кампанию. «Эта кампания, – говорил посол, – ведется не только в Петрограде, но и в Москве, и в других городах, и у меня имеются данные верить, что люди, симпатизирующие Германии, стараются обеспечить благоприятный для нее мир, убеждая публику в том, что Россия ничего не выиграет от продолжения войны». «Государь, – передает посол в воспоминаниях, – возразил на это, что люди, которые держатся таких взглядов в то время, когда несколько русских губерний занято неприятелем, – предатели. Напомнив мне о том, что он с самого начала войны объявил, что никогда не заключит мир, покуда хоть один вражеский солдат будет находиться на русской земле, он сказал, что ничто не заставит его пощадить Германию, когда наступит время для мирных переговоров».
Антибританская кампания стала коньком английского посла. В конце октября он выступил на заседании преобразованного Англо-Русского Общества в городской Думе под председательством Родзянко с речью, основной темой которой была германофильская партия в России, пытающаяся подорвать союз с Англией и подготовить почву для «преждевременного мира». Откуда черпал сэр Джордж свои данные? Их доставляло послу информационное бюро при посольстве во главе с Гюго Вальполем. Бюро подбирало слухи, которые посол старательно сообщал в Англию. Происхождение их посол приписывал интриге Германии, желавшей доказать, что Россия ничего не может выиграть от дальнейшего ведения войны: с «этой гнусной кампанией гораздо труднее было бороться», – замечает Бьюкенен, – чем «со старой клеветой о нашем прежнем бездействии».
Бьюкенен преувеличивал то, что можно было реально отметить343. Союзнические дипломатии сами лишь муссировали молву о каком-то мифическом сепаратном мире, который кто-то подготовляет за кулисами. Не приходится удивляться, что, по утверждению Палеолога, в начале еще октября к нему явились более 20 человек с вопросом о распространившихся в Петербурге со всех сторон слухах, что Штюрмер склоняет Императора на решение кончить войну и пойти на сепаратный мир. Эта легенда, – утверждал в своих записях французский посол, – не могла бы найти себе кредита без содействия со стороны Штюрмера и его банды. Поистине вина сваливалась на чужую голову.
Глава десятая. «Государственная измена»
I. «Историческая» речь Милюкова
1. «Глупость или измена»?
В обрисованной в предшествующей главе атмосфере и была произнесена в Гос. Думе «историческая», по характеристике сэра Дж. Бьюкенена, речь Милюкова 1 ноября. О ней уже не раз приходилось упоминать. Схема речи не представляла новизны, ибо почти дословно повторяла концепцию, прочно укрепившуюся в сознании руководителей прогрессивного блока и перед тем формулированную со слов участников оппозиционных Совещаний агентурой Департамента полиции, – германская придворная партия исподволь подготовляет заключение Россией сепаратного мира. Новизна варианта заключалась в том материале, которым воспользовался лидер думской оппозиции, и в попытке зафиксировать, пользуясь цитатой из венской «Neue freie Presse», окончательную «победу придворной партии, которая группируется вокруг молодой царицы».
«Пропасть между думским большинством и властью стала непроходимой, – заявил думский трибун. – Мы потеряли веру в то, что эта власть может нас привести к победе». Своим систематически повторяемым риторическим вопросом: глупость или измена? – формально предоставляя слушателям сделать ударение в ту или иную сторону («выбирайте любое, последствия те же»), но подсказывая вывод словами: «как будто трудно объяснить все только глупостью»344, Милюков подводил как бы фундамент под те анонимные слухи, которыми жило тогдашнее общество. Ведь их открыто с кафедры Гос. Думы подтверждал ответственный вождь думской оппозиции и, – что, может быть, в общественном сознании было еще важнее – общепризнанный историк, как будто привыкший в своей критической научной работе к анализу фактов. Недаром известный московский писатель-юрист Трайнин в связи с «исторической» речью, произнесенной в Гос. Думе, напоминал в «Русских Вед.», что «парламентская
