Шрифт:
Закладка:
Конечно, Надежда и в этом видела руку Жадана. Как только дали знак собираться в дорогу, она влетела к нему в партком со слезами благодарности на глазах.
— За что это? За что ты благодаришь? — удивился Жадан.
— За то, что и мне предоставили возможность поехать.
— Странно, — пожал он плечами. — А я, признаться, был против. Дорога нелегкая, а тебя, я думал, и без того задергали. Но уж если ты действительно очень хочешь ехать, то благодари не меня — Шафорост настоял на твоей поездке.
Его слова обескуражили Надежду. Она не могла понять, почему подобрел к ней Шафорост. Из благодарности ли за лес, или, может, его опьянила радость приезда Лебедя и ко всему прочему он стал равнодушным? Или чтобы угодить как-то Жадану? Ведь еще в Запорожье в отношениях Жадана к Надежде он находил нечто большее, чем защиту от нападок Стороженко, и недаром тогда по заводу поползли слухи об этом.
Однако ей не хотелось уж слишком ломать над этим голову, омрачать возможность побывать в госпитале, увидеть человека, привезшего весть о Василе. После вчерашнего ужина и разговора с матерью — а они проговорили до утра! — Василь жил в ее воображении столь зримо, будто находился где-то рядом. И чем ближе подъезжали они к госпиталю, тем сильнее охватывало ее волнение, словно она могла здесь встретить не только Васиного знакомого, но и его самого.
Одно-единственное сомнение точило Надежду, о нем она и матери не призналась, — когда именно раненый видел Василя? Если тогда, когда он был летчиком, то ничего нового она не узнает. Все сказано в похоронке. В этом случае станет сомнительным и то, чем порадовал ее в свое время Гонтарь. Ведь Гонтарь Василя не знал, это были только его догадки. Может, повстречался у их дома с кем-то другим? А может, и вообще придумал всю встречу ей в утешение?
Госпиталь расположился в бывшем доме отдыха у подножия гор. Над ним белели остроконечные вершины. Еще совсем недавно здесь царили веселье и беззаботность, и, наверное, никто из отдыхавших и мысли не допускал, что этот уголок радости вскоре заполнится горем, страданиями.
В госпитале Надежда прежде всего принялась выполнять поручение Жадана. Он так и не узнал, почему ее сюда тянуло. Может быть, полагал, что ей просто хотелось увидеться с теми ранеными, которых она под обстрелом отправляла с последним эшелоном. Делегация взяла с собой новогодние подарки. Скромными были эти подарки: носки, варежки, заботливо связанные натруженными женскими руками, махорка, папиросы. Надежде поручалось по своему усмотрению распределить их так, чтобы никто не был обойден.
Приезд делегации стал в госпитале праздником. Как и полагал Жадан, Надежду встретили приветливо и радостно. Все, кто мог двигаться, окружили ее, тянулись к ней и, не скрывая слез, обнимали, целовали, называя самыми дорогими словами, своею спасительницей.
Надежда не задумывалась над тем, как много значило для каждого то, что она сделала, отправляя их тогда с завода. Многое она уже позабыла, так как была в тот день вконец уставшей, а после отправки эшелона пережила новые потрясения, но они не забыли. Все помнят! Как пылал город, нависла угроза вражеского окружения, как в темную дождливую ночь она металась с синим фонариком у эшелона, воюя с комендантом за крытые вагоны; как заставила коменданта — да, буквально заставила — перегрузить какое-то оборудование из пульмана на платформу, как хлопотала о матрацах, медикаментах, харчах, как торопила носильщиков и одновременно умоляла их осторожно переносить в тот пульман раненых, как, помогая одному раненому, почти неся его на себе, вдруг поскользнулась, упала вместе с ним в лужу и вскрикнула от страха за него, а он только простонал: «Не волнуйтесь, спасибо», как прощалась с ними в вагоне, уже на ходу эшелона, даже успела каждому сказать теплое слово. Разве ж могли они такое забыть?!
Радостным гомоном полнилась палата. Люди плакали и смеялись, смеялись и снова от радости плакали.
А когда все несколько успокоились, взволнованную и заплаканную Надежду отвел в сторону однорукий прокатчик:
— Ты получила записку?
— Ой, кто ее прислал? Где он? — уцепилась за прокатчика Надежда.
— Пойдем.
Они незаметно выскользнули в коридор, поднялись на второй этаж и вошли в офицерскую палату. Видимо, все больные тут были ходячие: кровати пустовали. Лишь на одной койке с прислоненными к ней костылями лежал человек, держа в руке книгу.
— Капитан, это к вам, — сказал однорукий и, чтобы не мешать, вышел.
Капитан поднялся на локте. Это был еще очень слабый после тяжелого ранения, с рассеченной бровью, уже пожилой и, видно, бывалый воин. В глазах его вспыхнули и радость и тревога. Он потянулся к костылям, чтобы встать. Надежда попыталась удержать его: «Лежите, лежите! Вам еще нельзя!» Но он не внял этому.
— Присаживайтесь, пожалуйста. Садитесь, — кивнул на табурет и, медленно спустив ноги на пол, сел напротив нее.
Хотя Надежда за последнее время очень исхудала и выглядела совсем юной и хрупкой девушкой, раненый понял, что это и есть та, кому он писал, — жена Василя.
Капитан старался держаться спокойно, как бы задавая этим тон их встрече.
— А знаете, Надежда, я думал, что у моего товарища жена во-от такая гранд-дама! — показал он шутки ради, какой солидной дамой представлял он ее себе.
Но Надежда, задыхаясь, перебила его:
— Откуда вы знаете, что я Надежда?
— Еще бы! — заставил себя улыбнуться капитан. — Мы с вашим мужем в гостях у вас в доме побывали.
— В Запорожье? — вскричала она радостно.
— Конечно. Не верите? Вот я на память взял…
Он нагнулся к тумбочке и вынул ее фотографию. Ту фотографию, на которую смотрел Василь, когда в комнату вошли бойцы с капитаном.
Теперь Надежда уже не сомневалась, что он встречался с Василем. Значит, правду говорил Гонтарь. И Надежда, обессиленная долгими тревогами, ощутила облегчение и сразу же ослабла, обмякла, припала к плечу капитана и разрыдалась.
Она рыдала от счастья, что Василь жив. Она еще не успела спросить, не знает ли капитан, как сложилась судьба ее мужа после той встречи в Запорожье, где он сейчас. Еще успеет спросить об этом. После всего пережитого в душе запеклось так много черноты, необходимо было смыть ее слезами, дать себе хоть немного
