последний день и в последние минуты в Запорожье перед вступлением немцев. Не преминула и сон тот страшный, в котором Василь привиделся ей бежавшим из окружения, рассказать, и предчувствие то неодолимое, что тревожило весь день, и как тянуло ее домой. Василь действительно в этот день был в городе, его видел Гонтарь. Они вместе под обстрелом пробирались до самого их дома. И если бы дядько Марко внял тогда ее просьбе и разрешил съездить домой, она непременно бы встретилась с Василем.

Лукинична слушала дочку затаив дыхание, только тихонько пошмыгивала носом. Повлажневшие глаза светились материнской радостью. А когда Надежда показала записку от неизвестного бойца из госпиталя, который тоже недавно видел Василя и к которому она собирается поехать, Лукинична не удержалась, всплакнула:

— А я скрывала от тебя…

— Что ты скрывала?

— Ой, слава богу, что то была ошибка.

Она нагнулась к чемодану и достала узенькую бумажку со страшными словами: «Пал смертью храбрых…» Надежда обняла ее:

— Значит, ты знала?

— Ох, доченька! — смахнула слезу и облегченно вздохнула Лукинична. — Пусть такие вести никогда не приходят в наш дом.

Ужин в этот вечер был общим — за столом собрались обе семьи: Груни и Надежды. Собрались у Груни, там было просторнее. Добросердечна уралка позаботилась об этом еще днем, как только услышала, что приезжает Лукинична. Сегодня она впервые видела свою подругу счастливой и жила ее счастьем.

Что-то пробудилось и в неразговорчивой, всегда строгой и скупой на ласку бабке Орине. Целый день она суетилась — все чистила, наводила порядок, детей одела в чистое, сама приоделась, поставила на стол бутылку самодельной терновой наливки, которую берегла для больших праздников.

Ужин походил на семейное торжество. Бабка Орина, как хозяйка и старшая в доме, главенствовала за столом. Детей усадила рядышком, Груню — возле Надежды, а сама с важностью уселась возле почетной гости — Лукиничны. По давнему обычаю во главе стола против двух незанятых табуреток поставила две тарелки и наполнила две рюмки. Для отсутствующих воинов — Василя и Ивана. И первый тост был за них, за их благополучное возвращение.

О многом можно было поговорить, о многом вспомнить, но разговор неизбежно возвращался к одному, самому дорогому — к их воинам. Василя вспоминали особенно часто, ведь Лукинична только сегодня узнала, что он жив. И весь вечер Василь словно бы присутствовал за этим столом, на этом небогатом, но торжественном семейном ужине.

Юрасик и за столом вел себя подчеркнуто солидно. Ему хотелось, чтобы мама и тут отметила, какой он уже взрослый. Не вмешивался в разговор, как мальчик тети Груни, которого бабка Орина дважды дернула за чуб, чтобы сидел смирно. А когда Надежда укладывала Юрасика в кровать, он прижался к ней и таинственно прошептал:

— А я знал, что татусь жив. Он даже скоро приедет.

— Откуда ты знаешь, что он скоро приедет?

— Дядя Сашко сказал.

— Дядя Сашко? Что за дядя Сашко?

— Заречный Сашко, — подала голос Лукинична. — Я забыла тебе сказать. Два дня он гостил у нас. Пожалуй, с месяц назад. Из госпиталя приезжал.

— Что с ним? — забеспокоилась Надежда.

— Нога прострелена. Вот здесь, — показала Лукинична выше колена. — Разрывной попало. Но, слава богу, зажила. Опять на войну уехал. — И словно похвалилась: — Такой бравый стал! Такой вояка!..

Она была благодарна Заречному за то, что он не забыл их, разыскал. Довольно далеко был от них его госпиталь, а он все же заехал, спасибо ему, еще и заботу проявил немалую — дровишек подбросил через военкомат. Надежда слушала это с нескрываемой радостью. Было приятно, что Сашко заезжал к матери, заботился о ее семье. Хотелось услышать, спрашивал ли он о ней, интересовался ли, как она? Но мать об этом не говорила, только под конец ласково усмехнулась:

— Славный человек.

— Мама! — вдруг вспомнил Юрасик. — А ты видела, как дядя Сашко тебя в газете разрисовал? Не видела? Вот сейчас увидишь! — И мигом подлетел к своему сундучку.

У Надежды мелькнула догадка: не Сашко ли сделал рисунок для фронтовой газеты, которая потом долго висела, у конторы? Но вот Юрасик вытащил из сундучка газету с известной ей статьей и ее портретом.

— У него было две, — похвастал Юрасик. — Так он одну себе оставил, а эту нам с бабуней подарил на память.

Надежда смотрела на портрет — как не догадалась тогда, что его рисовал Заречный? Так много было общего в портрете с теми рисунками, которые пестрели его студенческие тетради. Наверное, не было, страницы в конспектах Заречного, на которой бы не красовалась любовно написанная головка Надежды. И невольно в памяти всплыло давнее, милое и смешное, когда Василь и Сашко приходили к ним в дом по одному. Один придет, помолчит и уйдет, другой придет, помолчит и уйдет, а мать, бывало, сердилась, что они без конца дверью хлопают.

Вспомнились и более поздние встречи с Сашком — уже на заводе, на общей работе, его постоянное внимание, забота, его застенчивое восхищение ею, ревность к Лебедю, которого он ненавидел и которого из ревности столкнул в траншею с водой, а потом, когда тот не вернулся с товарной, пошел под обстрелом разыскивать его, чтобы только она туда не шла…

И горько-горько стало оттого, что она так безжалостно и грубо оттолкнула его тогда от себя, даже накричала: «Отстань! Что тебе нужно от меня?!» И он отстал. Ушел на фронт. Ох, как хотелось сейчас увидеться с ним и снять с души его обиду! Ведь он и в самом деле, как говорит мама, славный! Подумалось, что и Василь рассердился бы на нее, узнав, что она была так груба с Сашком…

XI

Утро искрилось морозным серебром. Стройка встречала его бодрым гомоном: пришел наконец долгожданный лес. Он поступал на участок сплошным потоком — машина за машиной, и Надежде в это утро досталось много приветливых улыбок. С нею охотно здоровались, пожимали руку, поздравляли с приездом матери и сына, с наступающим Новым годом, го в каждом таком приветствии слышалась прежде всего благодарность. Благодарность за то, что отважилась вопреки указаниям Шафороста поехать в лагерь, и за то, что столько перетерпела за этот лес.

— Привет тебе, Надийка! — кричали лесовозы. — Поклон тебе!

Они еще не успевали сказать, а Надежда уже догадывалась, что это от майора Субботина, и ей было приятно, что поездка в лагерь оказалась не напрасной. Но неизвестно, как бы еще все обернулось, если бы вовремя не приехал Жадан. Это по его совету Шафорост подписал приказ о переброске в лагерь двух тягачей и следом же отправил туда и лесовозов.

Но