Шрифт:
Закладка:
Однако Лебедь на людях не кичился своими заслугами. Держался скромно. Даже сдерживал льстецов, расхваливавших его героизм: ничего, мол, в этом нет необычного, он сделал лишь то, что на его месте сделал бы каждый. И только наедине с собой он с ужасом вспоминал о том, как разъяренный подполковник расстреливал его у акации и не расстрелял лишь потому, что обойма в пистолете оказалась пустой, а потом, поостыв чуток, решил, что дезертира лучше отдать в трибунал, где его непременно приговорят к расстрелу.
Лебедь не случайно вспоминал, что его во время спасения генерала чем-то ушибло. Крепко ушибло! На подбородке остался глубокий рубец. Это произошло уже в дороге, когда степь окутала тьма. Лежа на дне кузова, Лебедь мечтал о побеге. После всего случившегося спасти его могло только бегство. Когда на одном из ухабов машину сильно тряхнуло, он уже хотел осуществить свое намерение, но боец, которому было приказано охранять арестованного, так двинул его сапогом в подбородок, что Лебедь захлебнулся кровью.
Очнулся он уже в полевом госпитале. Рядом на кровати корчился от раны его шофер. От него Лебедь узнал, что ночью, когда они переезжали по мосту речку неподалеку от села, в котором размещался этот госпиталь, налетели «юнкерсы». Взрывной волной перед ними опрокинуло полуторку. Образовался затор. Чтобы быстрее вывезти генерала из-под обстрела, по приказу подполковника бойцы и шофер бросились расчищать дорогу. Но после очередного захода расчищать уже было нечего и некому: мостик разлетелся в щепки, и только раненый шофер каким-то чудом повис на обломке перил.
Утром шофер скончался. Из всех, кто вывозил генерала, в живых остался один Лебедь. Что он причастен к спасению генерала, никто в госпитале не сомневался. И Лебедя окружили вниманием. Вскоре его приведи в палату спасенного. Слабым движением руки генерал усадил его рядом с собой. Глядя на забинтованное лицо Лебедя, он спросил:
— Это вы, наверное, тоже… там, на мосту?
Лебедь растерянно и неопределенно кивнул. Он не знал, зачем его приведи сюда. Может, генерал не все время был в беспамятстве? Может, ему известно, как все происходило на самом деле, а сейчас он вспомнит об убитом машиной бойце Лукашине и подтвердит решение подполковника: «В трибунал!» Но генерал вдруг привлек Лебедя к себе и растроганно произнес:
— Спасибо. Не забуду…
И теперь, очутившись в товарищеском кругу на шумной вечеринке, устроенной в его честь, генерал высказывал благодарность своему спасителю. То, что родственник Лебедя Шафорост здесь в большом почете, лауреат, еще выше поднимало в глазах генерала и самого Лебедя.
За столом спаситель и спасенный сидели рядом. Выпив, они обнимались, целовались и плакали.
Два дня генерал гостил у Лебедя, и два дня квартира Лебедя полнилась веселым гулом.
X
Бывает, и в ненастье проглянет солнце. Такое солнце осветило сегодня и убогую хибару Надежды: приехала мама с Юрасиком. Надежда от счастья не чуяла под собою земли. Сколько волнений, сколько тревог, какие страдания пережила она с тех пор, как отправила их под бомбами из родного города в неизвестность! Сколько слез выплакала, как изболелась душой! Сколько было бессонных ночей, когда глаз не смыкала, места себе не находила, все думала, мучилась — где они, как им там? И вот они оба здесь, с нею!
Мать и сын приехали к вечеру. С утра, узнав, что поезд с семьями наконец прибывает, Надежда весь день жила праздником встречи. «Какие они?» — старалась представить себе то мать, то сына.
К превеликому своему удивлению, она даже не сразу их узнала. Мать выбиралась из вагона, обвешанная узлами, а Юрасик уже стоял на перроне, обветренный, смуглый, в длинном овчинном тулупчике, и неторопливо, как взрослый, осматривался, куда же это он приехал. Юрасик заметно подрос и походил на школьника. Наставления умудренной жизнью Лукиничны о том, что он уже не ребенок и должен все делать сам, не прошли мимо сознания мальчика, и ему хотелось и перед мамой предстать именно таким, не ребенком. И когда Надежда бросилась к нему, подхватила на руки, он стал вырываться. Было неловко, что его ласкают, как маленького.
В доме Надежда захлопотала вокруг него, старалась побыстрее раздеть, согреть, но мальчик снова, смущаясь, отстранил ее:
— Я сам.
Степенно размотал башлык, снял тулупчик, по-хозяйски огляделся, куда бы его повесить. Надежда светилась счастьем. Чтобы не задеть его достоинства, она обращалась к сыну, как к взрослому.
— Где же это ты тулупчик себе такой добыл?
— Премию дали.
— Премию? Ого! Кто же это тебя так отметил?
— Колхоз. За трудодни.
Надежда с удивлением смотрела на него уже и в самом деле как на взрослого.
— Не веришь? Вот у бабуси спроси. Я тоже на картошку ходил. Она копала, а я подбирал. — И добавил: — А бабуся наша! На все звено рекорды давала. По пять трудодней в день ей записывали!
Вдруг его глаза остановились на фото, висевшем над кроватью. Это была увеличенная карточка Василя, которую Надежда носила наклеенной на обложке комсомольского билета и которая тогда, в дороге, убедила Гонтаря, что именно Василя видел он в Запорожье.
— Мама, — таинственно спросил Юрасик и сам потянулся к ней на руки, — а татко пишет тебе?
— Ох, сыночек! — воскликнула Надежда, спохватившись, что до сих пор не сказала главное. — Жив твой тато! Жив!
— А разве он умирал? — удивился Юрасик.
— Не умирал он, нет. Но говорили, что его уже нет. Даже писали так. А он жив, жив! — целовала она сына в щеки, нос, глаза. — Его видели. Возле нашего дома видели.
Лукинична даже руками всплеснула. Что она говорит? Кого видели? Ведь она, Лукинична, давно знает, что Василь погиб. Она только не признавалась Надежде и по сей день скрывает от нее похоронную.
Но Надежда радостно привлекла к себе обоих — ребенка и мать.
— И вправду видели его, мамочка. Ошибочно написали, что погиб. А он жив! Я сама чуть-чуть не встретилась с ним.
И она до мельчавших подробностей — ведь подробности тут очень много значат — рассказала обо всем, что произошло в
