днем забирает с производства мужские резервы. И будет забирать все больше. Их прокатный цех, когда станет в строй, может оказаться без нужных специальностей: прокатчиков, механиков, электриков. Этими специальностями должны овладеть женщины.

— Нам нужно, — подошел Морозов к главному, — позаботиться о производственных курсах. И немедленно.

И обратился к Груне:

— А не могли бы вы поговорить с солдатками? Может, всей бригадой на курсы?

— Уже говорили.

— Да ну! А я и не знал.

— Вчера с Надеждой даже охрипли на собрании.

— Ну и что же?

— Кое-кто было согласился, да очкарик подпортил.

— Что за очкарик? — не понял Морозов.

— Объявился такой. Из областного центра! — в один голос ответили обе.

И они рассказали о том, что произошло вчера. Как раз накануне собрания состоялась лекция. Лекция на интересующую всех тему — о втором фронте. Она читалась в обеденный перерыв прямо в столовой. Читал ее лектор из области. Из коротких, но довольно метких характеристик Надежды и Груни Морозов отчетливо представил себе еще молодого, преждевременно облысевшего, но отнюдь не истощенного человека, которому, по словам Груни, только бы пушки таскать, а не в тылу прохлаждаться. Он смотрел на людей через большие, в добротной оправе, темные очки. Когда его кто-то в шутку спросил, почему он носит темные очки, он, ничуть не смущаясь, сослался на знаменитого Филатова, который-де ему как доброму знакомому посоветовал не снимать их ради сохранения зрения, поврежденного якобы во время бомбежки. А потом этого лектора встречали в военторге уже без всяких очков.

Лекцию он читал — следует отдать ему должное — довольно складно. Без шпаргалок, как по-писаному, с артистическим пафосом. Уже одна только тема лекций вызвала у людей живейший интерес. Тем более что о втором фронте официально еще нигде не говорилось — о нем ходили только слухи. Инструктор горкома, подвижная темноволосая женщина, отрекомендовала лектора как «блестящего знатока международных вопросов». Людей набилась полная столовая. Все жаждали услышать нечто особенное, неизвестное и, конечно же, желанное.

И лектор оправдал надежды слушателей. Чтобы поднять их дух, он доказательно неубедительно — с цифрами и примерами — обрисовал огромные технические и военные возможности Америки, и Англии и дал почувствовать реальность второго фронта столь ощутимо, что казалось — вот-вот с воздуха, моря и суши союзники нанесут по фашистским войскам сокрушительный удар и день победы не за горами… Лектора провожали восторженно.

А вечером на собрании солдаток произошло неожиданное: предложение о курсах они встретили очень холодно. Заупрямились. Даже те, кто ранее сам изъявлял желание пойти учиться, заколебались. А зачем, мол? Тут и так нет сил. День и ночь штурмовка. У каждой, кроме того, дети, старики, а теперь еще после работы на курсах учись. Разве есть в этом необходимость? Разве не слышали, что говорил лектор?

— Вот какой дух вдохнул в людей очкарик! — раскраснелась от гнева Груня. Распалившись, она не могла никак остановиться. — И почему это нас так опекают?

— Кто же это вас опекает? — не понял Морозов.

— Да есть такие. Ведь посылает же кто-то таких вот очкариков дух у людей поднимать. Боятся, чтобы они в панику не бросились.

Хотя Морозову предстояло еще немало дел, ему не хотелось прерывать затянувшуюся беседу. Когда женщины из вежливости порывались уйти, он просил их посидеть еще. Ему нравилось, как рассуждают эти молодые строители. На их мнении он как бы проверял свое собственное. И от того, что оно лежало как бы на одном с ними курсе, Морозов чувствовал себя увереннее.

Во время разговора он то и дело подвигал им то сахар, то баранки, но вскоре обратил внимание, что они как будто пренебрегают его угощением. Надежда чай пила, а баранку только надкусила и положила. Так та и лежала до конца беседы. Морозов догадался, что она оставила ее для ребенка.

Увидел, что и у Груниной чашки лежит такая же надкушенная. Защемило сердце. Торопливо высыпал из тарелки все баранки в кулек, протянул им:

— Это детям вашим.

Женщины засмущались, стали отказываться.

— Берите, берите. — И добавил с грустью: — Пусть растут счастливыми.

Жадан шел в горком возмущенный. Лекция, дезориентировавшая солдаток, обеспокоила и его. Морозову он не сказал о ней, чтобы не расстраивать его в день приезда.

II

Жадан шел с намерением осудить подобные «вдохновляющие доклады», но то, что он услышал на совещании в горкоме, крайне его удивило. Совещание было посвящено как раз лекционной работе. У стола секретаря на видном месте сидел здоровяк в очках. Докладывала инструктор — та самая женщина, что сопровождала лектора на стройку. Каких только похвал не расточала она лектору!

Жадан сначала не поверил, что она говорит это всерьез. Эта шустрая смазливая женщина не понравилась ему с первой встречи своей слишком подчеркнутой, по сути же показной принципиальностью. Она из эвакуированных. Немалое время, собственно с комсомольских лет, работала в партийном аппарате. И кичилась этим. Муж ее — инженер, был эвакуирован в Караганду, при нем находилось двое детишек, а она приехала сюда. Там, видите ли, не нашлось для нее места в аппарате партийных органов, а стать на время табельщицей, как ей предлагали, или домашней хозяйкой, на чем настаивал муж, она принципиально не захотела. Среди инструкторов горкома она слыла знатоком. Никто не мог так искусно писать справки, составлять отчеты, выискивать ошибки в чужой работе. Поскольку она была с Украины, то ей и поручили опекать запорожскую стройку. Она так и сказала Жадану, знакомясь:

— Городской комитет партии поручил мне, товарищ Жадан, опекать вас.

— Что ж, опекайте, — невесело усмехнулся Жадан.

На строительстве инструкторша появлялась всегда строгая, озабоченная, словно и впрямь болела за его дела больше, чем парторг или начальник, и очень любила с нажимом произносить слова: «принципиально», «по-партийному», «по-большевистски». Острые на язык солдатки прозвали ее: «принципиальной дамочкой». Бывало, только завидят, сразу же: «Принципиальная» появилась. Сейчас морально станет накачивать».

В работе партийного комитета стройки она довольно быстро обнаружила недостатки: и не по форме пишутся отчеты, и не по графику проводятся собрания, и в протоколах не ощущается принципиальная борьба с нарушителями — разве таковых нет? Ей определенно не понравилось, что Жадан как парторг не вызывает к себе коммунистов, не «накачивает», а сам толчется в партгруппах. В этом она усмотрела «заигрывание с массами», так как ни на одном участке не выудила никаких жалоб на Жадана.

Обо всем этом она по-своему информировала горком. И Жадан стал чувствовать определенный холодок со стороны секретаря горкома, вообще-то человека понятливого, вдумчивого. Однажды, словно бы в шутку, он сказал Жадану: «Ходят слухи, что вы там с массами заигрываете?» Жадан ответил на