поверхностном чтении неоднозначный стилистический статус понятия мзды: нечуждое церковнославянской Библии и встречающееся в Псалтыри, оно тем не менее в державинской огласовке нарушает единство привычных поэтических библеизмов в силу своей юридической конкретности. В публикации 1787 года рефлексы юридического словаря были еще очевидней: «Мздоимством царства отягчают». Само появление в оде «Властителям и судиям» этого мотива, отсутствующего в 81-м псалме и введенного по аналогии с параллельными местами из Пятикнижия («ниже да возмут даров: дары бо ослепляют очи мудрых» [Втор 16:19; ср.: Исх 23: 8]), объясняется очерченной в работе Уортмана логикой правовых воззрений Державина. Мздоимство, отступничество от нравственного кодекса верной службы представлялось ему самой устрашающей угрозой монархическому космосу: «Злодействы землю потрясают, / Неправда зыблет небеса». В печатной редакции 1780 года политическое толкование этого мотива было еще более демонстративно:

Не внемлют: грабежи, коварства,

Мучительства и бедных стон

Смущают, потрясают царства

И в гибель повергают трон.

Представления Державина о происхождении государственных неурядиц и способах их исправления, определившие его толкование псалма 81, были изложены им еще до перехода на статскую службу, в эпоху пугачевщины, в письме к казанскому губернатору Я.Л. Бранту от 4 июня 1774 года: «К возстановлению желаемой тишины, особливостей теперь, благодарение Богу, в здешних местах никаких нет; но только доложить вашему в-пр. смею: надлежит искоренить взятки. Говорить о истреблении заразы сей потому я за должное себе поставляю, что разлияние оной наиболее всего, по моим мыслям, пособствует злу, терзающему наше отечество» (Державин 1864–1883, V: но). Легитимистское осуждение лихоимства и мятежа как родственных зол, остающееся в подтексте державинских стихов, исключает «противомонархическое» прочтение оды «Властителям и судиям» (в том числе в редакции 1780 года, по общепринятому предположению, вырезанной из «Санкт-петербургского вестника» из политических соображений). Корпус политических высказываний Державина не оставляет никаких сомнений в том, что и в эпоху пугачевщины, и в эпоху французской революции, на которую он откликнулся одой с характерным заглавием «На коварство французского возмущения», он сохранял верность официальному монархическому учению. Однако, как показывает хотя бы читательская реакция Екатерины, шаткость традиционного порядка провозглашалась в оде «Властителям и судиям» с немалой лирической выразительностью (Г. Гиземанн именует ее «социальной взрывной силой» [Гиземанн 1993: 33]). Этот эффект основывался на созвучии политических страхов державинской эпохи и обличительной энергии 81-го псалма, не вытравленной его монархическими толкованиями. Подобно Державину, Лютер в своем изъяснении этого псалма вынужден был доказывать политическую благонамеренность царя Давида и заклинал народные мятежи (ему тоже известные не понаслышке) при помощи библейских заповедей о покорности властям:

er nicht wil dem poebel erleuben, die fausst widder sie auffzuheben odder zum schwerd greiffen, als die da wolten die oberkeit straffen und richten. Nein, das sollen sie lassen, Gott wil und hats yhn nicht befolhen, daruemb sollen sie nicht selbs richter sein und sich selbs rechen odder mit frevel und gewalt faren, Sondern er selbs, Gott, wil die boesen oberkeit straffen und der oberkeit gesetze odder rechte setzen und stellen. Er wil uber sie richter und meister sein. <… > Ein Fuerst, der on Gott und on sein wort ist, der ist gewislich auch verloren, und wenn er fellet und untergehet, verleuret er die Gottheit, das ist Gottes befelh und gehet unter, wie die tyrannen pflegen unter zu gehen. [он не позволяет черни поднимать на них кулак или браться за меч, чтобы карать начальство и судить его. Нет, это должна она оставить, господь не желает и не велит, и посему не должно им самим быть судьями и самим за себя мстить и прибегать к злодейству и насилию, но сам господь покарает злодеяния власти, установит властям законы и права. Он сам желает быть их судьей и господином. <… > Без господа и господнего слова князь обречен на гибель, и в падении своем он лишается божества, то есть божьего веления, и гибнет, как обычно гибнут тираны] (Luther 1913:192–193,217-218).

И Лютеру, и Державину псалом 81 (82) обеспечивал модель осмысления важнейших внутренних угроз монархическому порядку, политических и нравственных (в обоих случаях сведенных вместе), и консервативного противодействия им. Как уже было показано, выбор библейского текста для этой цели не был условностью: он диктовался логикой придворного благочестия, вверявшего божественной воле (чье прямое участие в государственной жизни Лютер развернуто обосновывал в своем трактате) право суда над «властителями и судьями» и упразднявшего тем самым политическую легитимность народных возмущений. Екатерина любила цитировать стих из библейской трагедии Расина «Гофолия», позволявший обосновать земное самовластие ссылкой на божий суд: «Je crains Dieu, cher Abner, et n’ai point d’autre crainte [Я боюсь господа, Абнер, и не знаю другого страха]» (Catharina 1808: 394; Memoires 1859:139). Державин следовал этой логике, когда позже в сердцах вопрошал адъютанта императора Павла, передавшего ему высочайшую волю по одному третейскому разбирательству: «в случае какой ошибки по скорости, не угодно ли Его Величеству будет принять пред Всевышним Судьею ответственность на себя?» (Державин 2000:196). Платон Левшин в проповеди 1763 года «О пользе благочестия», завоевавшей ему благосклонность Екатерины, говорил:

А наипаче благочестие и страх Божий, превосходную силу и премногую пользу имеет во многотрудном и великом Государственном правлении; где надобно сто очей ко усмотрению всякаго дела обстоятельств <…> как все оныя труды, без отягчения, снести, без особенной Божией помощи, и ежели он сам невидимо не подкрепляет и не умудряет? никак не возможно. Но сия милостивая Царя царствующих и верьховнаго света правителя помощь благочестием, страхом, любовию и особенным к нему усердием снискивается. А без того, все дела и правительство к своему падению клониться будут, и цвет Государства скоро увядает (Платон 1779–1806,1:18–19).

Угроза «падения правительства», — входившая, как видно, в круг дозволенных тем придворной рефлексии, — ставилась в зависимость от благочестия монарха и его двора и встраивалась таким образом в общий ряд нравоучительных топосов, утверждавших официальное политикобогословское учение. Этот семантический вектор виден и в державинской работе над переложением 81-го псалма: политическая конкретность ранней редакции, возвещающей «гибель трона», в окончательном тексте растворяется в абстрактно-дидактической космологии подлинника («неправда зыблет небеса»). В связи со стихом 7-го псалма (цел.: «вы яко же человецы умираете, и яко един из князей падете») Лютер напоминал о случаях низвержения нечестивых «князей», и Державин ввел в соответствующие строфы (5–6) отсутствующую в этом месте псалма тему высшего суда над «властителями и судиями» («Я мнил, вы боги властны, / Никто над вами не судья»). В то же время эта тема развивается в обобщенно-моралистическом плане: напоминание о божьем суде связывается не с политическими катастрофами,