– Да опомнись ты! Ночь на дворе!

Сваху привезли на следующий день с утра. Время поджимало, подьячий с ней лишь словечком перемолвился и свалил все это многотрудное дело на Марью, а сам отправился с Михайлой на службу.

Все как будто утряслось. Но нужно было сделать еще кое-что, и это дело не давало подьячему покоя.

Он знал, кто из жителей Толмачевской слободы работает на Английский двор. Это был пожилой татарин по имени Сулейман. Один из земских ярыг, Васька Бугрим, был потолковее прочих. Деревнин велел ему сбегать в слободу, отыскать Сулеймана и спросить, не пропадал ли с Английского двора человек. Коли пропал – каковы приметы, как звали.

Сулейман был осторожен. Сказал: была такая пропажа, куда человек делся – то ему неведомо, статочно, уехал с последним обозом, приметы – годов тридцати, не дороден, лицо чистое, лишь на лбу справа шрам, уходящий на висок, нос прям, усы с бородой рыжеваты, волосы на голове малость светлее, почти достигают плеч, а кликали его именем, которое не в ходу ни у православных, ни у мусульман, Китом его кликали.

Узнав об этом, Деревнин пробормотал:

– Иначе и быть не могло…

Невесть кто, совершивший безумный поступок невесть почему, и не мог носить обычное имя.

И до самого вечера он, занимаясь делами, все вспоминал того Кита и безмолвно спрашивал его: да кто ж ты таков, бедняга, что было у тебя на уме?

Выйдя из приказной избы, он обнаружил на крыльце только что пришедшего Верещагу.

– Здорово, подьячий, – сказал старик. – Должок за тобой.

– Да рассчитались вроде.

– Погляди, что я в снегу нашел.

Это были дорогие янтарные четки.

– А с чего ты взял, будто я в четках нуждаюсь?

– А с того, что я их неподалеку от Крымского двора нашел. Мне добрые люди показали, где возле самого берега убитого татарина подняли. Дай, думаю, пройдусь, погляжу. А при мне, сам знаешь, клюка. Я снег пошевелил – они и явились…

– Думаешь, тот татарин обронил?

– Коли их за пазухой носил, то, статочно, он – когда падал да в снегу барахтался. Их снегом припорошило, никто и не заметил. Так, выходит, с тебя причитается – и за давешнее, и за четки.

– Магометовой веры люди тоже четки носят… – Деревнин задумался. – Вот что, Баженко, я тебя видеть не видел и ни про которые четки знать не знаю. Ты ведь помнишь, кто на Москве краденое скупает. Мы его не трогаем – сам разумеешь, почему. Вот к тому человеку их и тащи. Они дорогие. Сколько за них возьмешь – все твое. Да только вели ему, чтобы отправил их от Москвы подалее, понял?

Подьячий вовсе не желал, чтобы четки потянули за собой новый розыск. Черт их знает, что из этого розыска выйдет, хватило с Ивана Андреевича перстня «птичий клюв».

– Как не понять. Благодарствую… – тихо сказал Верещага. – Коли что… и отслужить могу…

– Ступай уж, слуга бесов, ступай.

Эпилог

Гроб привезли ночью и перенесли в сад, принадлежащий Ораз-Мухаммаду. Деревнин с Архипкой верхами сопровождали сани, в отдалении ехал Елка Одинцов с двумя молодцами – из тех, с кем не приведи бог встретиться на узкой дорожке. Если бы кто-то проявил излишнее любопытство к саням и укутанному в рогожи грузу – его бы так отогнали, что навеки бы закаялся любопытничать. Деревнин притворялся, будто не видит этих молодцов, усердно отворачивался, и они тоже держались от него подальше. Оставалось молить Бога, чтобы никогда не пришлось устраивать на них засаду и бросать их в тюрьму Земского двора.

Но обошлось без приключений. В саду уже была выкопана подходящая яма. Нельзя сказать, что к середине Великого поста земля так уж хорошо прогрелась и оттаяла, но, хотя и с трудом, яму углубили на три аршина.

Отправив Архипку к людям Ораз-Мухаммада, чтобы посидел там с ними, Деревнин пошел с воеводой в сад. Архипка же был очень рад попасть в общество мужчин, умеющих биться и кулаками, и на ножах, и камчой. Ему было обещано – когда земский ярыга. пожилой дядя Третьяк, оставит это ремесло, Архипку возьмут на его место. А уходить на покой дядя Третьяк собирался после Троицы. Ждать оставалось недолго.

– Будет ладно, – сказал, оценив труд, Деревнин. – А тело?

– Во льду сохраняется, – ответил воевода. – Сейчас уложат. Иван Андреич, прочитай какую ни есть вашу христианскую молитву. Знаю, что он не православный. Да совсем без молитвы нехорошо.

– Псалтирь разве почитать? – сам себя спросил подьячий. – Так ее при себе нет.

– У брата наверняка есть. Сейчас пошлю за ней. Брат сам привезет.

Деревнин вздохнул – меньше всего ему хотелось при свете слюдяного фонаря да под снегопадом разбирать строки Псалтири.

Отродясь он не бывал на таких похоронах – без отпевания, да еще в ночном мраке. Отродясь не правил ремесло пономаря. Но иного способа проводить безымянного незнакомца он не знал – да, пожалуй, иного способа не было.

– Пойдем в юрту, – сказал воевода. – Там мой Кадыр-Али-бек ждет нас.

Старый ученый муж грелся у очага. Он улыбнулся подьячему.

– Ассаляму алейкум! Тебе воздастся за то, что ты пришел хоронить этого человека. Мы, казахи, понимаем, что такое благодарность. Он спас одного из нас, а мы можем ответить лишь этим – проводить его туда, где приготовил для него место Аллах. – Кадыр-Али-бек вздохнул. – Знаю, знаю, что он – из неверных, все знаю. Но он отдал жизнь за одного из наших, а Аллах милостив…

– Когда же Аллах наконец и надо мной смилуется? – спросил Ораз-Мухаммад.

– Тебе тут неплохо живется. Но обстоятельства могут перемениться, и мы с тобой вернемся в родную степь, сынок. Ты еще будешь жарким летним днем скакать по степи во весь опор на самом лучшем аргамаке…

Деревнин оценил любезность – при нем казахи говорили о своих делах по-русски.

Из соседней юрты пришла Ази-ханум, за ней девочка несла поднос с угощением.

Деревнин