Шрифт:
Закладка:
«Черт его дери, — обругал он мысленно Сташека. — Надо же придумать такое!»
Осторожно заперев комнату, Щенсный спустился во двор, взялся за дышло, выкатил тележку на мостовую — ворота были еще открыты — и поехал дальше по улице Третьего мая, по мосту через Згловенчку и по Торунской до конца, на самую окраину, к «дому на юру», чтобы вызвать товарища Еву Любарт.
— Куда сложить? Здесь под яблоками оба тиража.
Затем надо переночевать у Сташека или у Любартов, рано утром зайти к Олейничаку и варшавским пароходом в десять уехать в Жекуте. Но до этого еще — купить книгу, которую просил Ясенчик. Какая-то новая книга, члены «Вици» в Пшиленке обязательно хотят ее прочесть. Автор не то Качковский, не то Кручковский, а о чем — у Щенсного в кармане бумажка, там записано — о кургане и о хаме, во всяком случае, что-то о хаме[36].
Были ранние сумерки, когда Щенсный вернулся. Солнце только что скрылось, сад был окутан темно-сизым туманом. Истомленные деревья выпрямлялись с дремотным, легчайшим, едва уловимым шуршанием листвы. Они шагали меж деревьев втроем: Владек, Щенсный и Брилек. Владек сообщал новости, а собака путалась в ногах у Щенсного, то кувыркаясь от радости, то грозно рыча, — полоумное животное с раздвоенной личностью.
За Сташека волноваться нечего. Отвезли. Но в Жекуте, рассказывал Владек, с раннего утра приехала полиция и следственная комиссия. Арестовали Камыка с Ясенчиком. Напрасно Ясенчик показывал свою голову, пострадавшую от полицейского приклада, и говорил, что, несмотря на это, он защищал полицейских, буквально спас от смерти. Ничего не помогло — элемент, и все тут. Арестовали также Есёновского за чистку дымоходов без официального разрешения и обоих Рабановских — этих уж совсем неизвестно за что. Учительшу ведь ранили в руку, а учителя не было на месте происшествия — вообще, с тех пор как его отстранили от преподавания за чудо с селитрой, он всего боится, и в этом страхе живет много лет, берясь за любую работу, то в деревне, то в городе, клюет по зернышку, как воробей.
— Но больше всех им нужен Сташек. Этого подстрекателя, говорят, мы достанем хоть из-под земли!
— Ищут?
— Еще бы!
— Пусть ищут на здоровье. Опоздали на целые сутки… А как Веронка?
— Ничего. Вас все время высматривает… — Он помолчал и добавил с иронией: — Веронка эта.
— Что это ты так… сердито?
— А почему вы меня за дурака считаете? Веронка! Я же знаю, что никакая она не Веронка!
Щенсный остановился.
— Откуда ты знаешь?
Он хотел заглянуть Владеку в лицо, но уже было темно.
— Отец как-то жалел Веронку, что она неграмотная. А эта, я смотрю, грамотная! Да еще как! Учительница столько не знает. И вообще — вы что думаете, у меня глаз нету? Зачем было от меня таиться?
В голосе парня звучала горькая обида:
— Вы мне не доверяете, я вижу…
Щенсный положил руку ему на плечо.
— Вовсе нет, Владек. Ты просто молод еще, не хотелось впутывать тебя в эти дела. Но теперь — ладно, не будем таиться… Мы обо всем поговорим, но сначала мне надо выспаться. Ведь в двенадцать я должен тебя сменить, правда? То-то и оно.
Владек ушел в глубь сада, постукивая палкой, а Щенсный свернул к дому.
В окне кто-то стоял — так ему показалось, — а когда он на пороге провел сапогами по деревянной решетке (Магда добилась-таки, чтоб вытирали ноги), внутри зажегся свет. Значит, Владек сказал правду: высматривала!
— Заходил кто-нибудь? — спросил Щенсный с порога.
Магда, прикрутив фитиль, подняла лампу над головой, чтобы лучше его разглядеть. — Нет, никто не заходил.
— А Владек — ты слышала? — знает.
— Еще что?
— Ну, знает, что ты не Веронка.
— Еще что скажешь, позволь полюбопытствовать? Ты входишь, не здороваясь, разговариваешь, будто и не уезжал совсем. Так возвращается домой герой моего романа? Плотничий сын, который… и так далее? Фи!
Щенсный подошел к печке, поеживаясь, как от холода, растирая на ходу ладони, вроде бы замерзшие, а в действительности стосковавшиеся, едва сдерживающиеся, чтобы не схватить ее на руки. Как ему хотелось ходить, спрятав лицо в ее волосы, ходить с ней взад и вперед, — хотелось до головокружения.
— Мой герой не отвечает?
— Ты права, так не возвращаются. Но я, видишь ли, не знаю, что такое возвращения, что такое дом… Я уезжал, приезжал, меня не ждали.
— На этот раз тебя ждали, господин мой. «Девушка-красавица ходила из угла в угол, сжимая маленькие, изящные кулачки. В ее жестах сквозила тревога, глаза взволнованно блестели…»
Магда помешала в кастрюльке. Огонь под плитой подмигивал ей сквозь щель конфорки, лицо в его мерцании светилось насмешливой задумчивостью.
— Ну да, сквозила тревога… Но я кучу дел провернул за это время. Сначала с молодежью, потом с литературой…
— Ешь, — перебила Магда, пододвигая ему суп, — можешь есть и рассказывать.
Щенсный сел на пенек и с кастрюлькой на коленях докладывал. Главное — Олейничак дал новый адрес. Им надо перебраться на озеро Луба близ Влоцлавека. Один товарищ, член партии, арендует там пристань на сваях. Вдовец, живет с дочерью. Магда будет ее кузиной.
— А ты?
— Мне велено вернуться во Влоцлавек.
— Когда мы едем?
— Через несколько дней. Первого октября кончается мой договор с Мормулем. Я соберу зимние сорта, рассчитаюсь и погружу на пароход свои ящики. Мне ведь причитается три куба фруктов на зиму.
— Ладно. Где ты выгрузишь Юлиана?
— На пристани в Павловицах. Баюрский примет, а я поеду дальше.
— А что со мной?
— Ты тоже сойдешь в Павловицах. Поедешь на том же пароходе, но от Плоцка — вторым классом. Завтра же поезжай в Плоцк, тебе лучше не задерживаться здесь.
— Нет, завтра я не поеду.
— Почему? Зачем без надобности рисковать?
— Я должна еще написать о событиях в Жекуте. Последнюю листовку: «К крестьянам Пшиленской волости»…
Это было резонно: пусть Юлиан еще раз подаст голос — ответит на ложь, иллюзии и издевательства. Как из полевого орудия перед сменой позиций, последний залп.
— Я должна объяснить членам «Вици», что они на ложном пути. Впрочем, Ясенчик теперь из тюрьмы сам, наверное, видит, можно ли прийти к власти мирно, красиво, не слишком меняя капиталистические порядки… Вкусно?
— Да. По-настоящему вкусно. Ты все же научилась немного стряпать,
