Невозможно устоять перед очевидной метафорой: фантастический мир этого фильма наполнен глубоко лежащим страхом взрослых перед виртуальной реальностью, которая может засосать детей, – и еще более глубоким страхом потерять над ними власть. Этот страх и заставляет автора возвращать вырастающих детей в детство, которое им не по возрасту и не по нраву. Можно распознать в сюжете и простенькие правила виртуальной экологии, но в целом фильм о виртуальной реальности выглядит запоздалым поиском общих тем с ребенком, который вырос чуть быстрее, чем ожидали взрослые. Впрочем, что же: мир, захваченный Гала-вирусом, вполне последовательно устроен по принципу компьютерной игры, с уровнями, которые следует пройти, чтобы достичь цели, с подсказками и испытаниями, которые заключаются в том, чтобы выбраться из ловушки. Совместными усилиями это проще простого, и складывается впечатление, что детей заставляют играть в игру, слишком простую для их возраста, потому с самого начала ясно, что выйдут они победителями.

А прежде чем попасть в волшебный мир, Даша и Саша чудесно проводят время в летнем лагере, играя в футбол и не помышляя о компьютерных играх,– детям и без приключений впервые хорошо. Детство наконец живет обычной жизнью, которой долго не было в белорусских фильмах, но его обманом выдергивают из приятной объективной реальности, чтобы засунуть в неприятную виртуальную.

Кадр из фильма «Новогодние приключения в июле»

Что еще можно узнать о детском мире из «Новогодних приключений в июле»? Дети по-прежнему сообразительны, но их победы в испытаниях связаны скорее с тем, что их трудности упрощены. Им больше не приходится сталкиваться с родительским непониманием, как большинству героев советских фильмов. Они вообще избегают родных взрослых, буквально убегают от них в другой мир. Правда, тот виртуальный мир оказывается уродливым слепком со взрослого мира, с ехидной такой ухмылкой, которая делает и мир, и путь неприятным.

В фильмах двухтысячных годов детский мир превращается в пародию на взрослый, и главным приемом его создания становится ирония. Она делает взрослых анекдотичными, а детей – язвительными, навязывает детям едкий, оскорбительный стиль общения, отныне они только и делают, что дерзят да ёрничают. Иронию можно объяснить просто – как самый простой и доступный, иллюзорно легкий способ «сделать смешно». Когда средства нужно экономить (а новая история белорусского кино – это история тотальной экономии), ирония может показаться рациональнейшим из решений. А можно объяснить сложнее, с позиций культурологии, и тогда ирония окажется мостом между детским и взрослым мирами в эпоху кидалтов. Взрослые отказываются взрослеть и имитируют детское поведение, общество отказывается принимать это всерьез, и тогда

взрослые отвечают на отказ иронией147.

А может, всему виной печальная перемена: детство родителей больше ни в одном внешнем проявлении не совпадает с детством детей, а глубже этой поверхности, туда, где сохранились глубинные черты всех детств, теперь опасаются погружаться. Это подсказывает, что изменились и методы создания детских сюжетов: в советское время их обычно растили из воспоминаний автора о детстве, а теперь за основу берется взрослый мир и обрабатывается инверсией, иронией, пародией. Ребенок, житель детского мира, делается клоуном, а взрослый – жертвой его насмешек. Не потому ли новый образ детства так неинтересен детям и так откровенно проговаривает личные проблемы взрослых?

Еще одно свойство фильма впечатается во все последующие детские сюжеты: вроде бы преподнося узнаваемые приметы времени и действительного детства 2000-х, он все же избегает его правдоподобного образа, предлагает вместо него приблизительную, вымышленную картинку. Такое было однажды, когда детский кинематограф только-только приболел соцреализмом и вместо действительной эпохи на экране появилось идеальное представление о ней. Только в детском кино 2000-х годов действительность не лакируют, а наоборот, пародируют: не возвышают, а принижают ее образ.

Вторая попытка пройти тем же путем и спасти фантастический мир завершилась тремя годами позднее в фильме «Рыжик в Зазеркалье», тоже в постановке Елены Туровой по ее же сценарию. Если в «Новогодних приключениях в июле» легко прочесть беспочвенный страх глобальной сети и виртуальной реальности и еще более сильный страх взрослых потерять власть над детьми, то «Рыжик в Зазеркалье» наполнен и встречным детским страхом взросления.

Героиня по прозвищу Рыжик – как можно догадаться, рыжеволосая – совершает путь по волшебной стране Недалии, коей она является принцессой, только перемещенной во младенчестве в реальный мир подальше от злого волшебника Мортиуса, брата-близнеца короля Недалии. Он узурпировал власть, а жителей Недалии заставляет глядеться в зеркала и в них исчезать. Спасти королевство может только истинная принцесса Недалии, и только раз во много лет туда открывается ход из реального мира. Это новый сложный случай изложения мотивов популярного «Гарри Поттера» мелодраматическим киноязыком из девяностых. И первое, что в этом пересказе бросается в глаза, – то, что избранный спаситель больше не сирота (Гарри Поттера, как известно, вырастила традиция сиротского романа). У Рыжика есть мама, но Недалия зачем-то предлагает ей других родителей.

Рыжик испытывается в терпении, доброте и послушании, ничего сложного для подростка, и в том, как Недалия заставляет Рыжика подчиняться детсадовским правилам, из которых она давно выросла, уже заметно истерическое стремление взрослых «уменьшить» подростка, вернуть над ним власть и оставить его навсегда послушным и шестилетним. В отличие от новогодней страны Деда Мороза, страна Недалия живет в отражениях и раздвоениях, а различение добра и зла, которым испытывается Рыжик, связывается с различением двойников.

Спасать страну, кстати, особенной надобности нет, но оправдание пути сочиняется такое: освободить Недалию нужно потому, что чары Мортиуса уже переходят в реальный мир. Белорусский кинематограф 2000-х годов все чаще подспудно проговаривает этот страх перед воображением и вымыслом, намекая, что вольнодумство, отступление от фактической действительности, от заведенного порядка грозит необъяснимыми, но страшными разрушениями: фантастические силы угрожают реальному миру, надо же. Никогда раньше фантастический мир действительному не угрожал – всегда наоборот. Теперь же естественное отсутствие границы между фантастическим и действительным измерениями детского мира грозит немыслимым: фантазия вредит реальности, заученно твердит белорусское детское кино, соглашаясь спустя девяносто лет с Надеждой Крупской. В новых белорусских фильмах дети только и делают, что восстанавливают порядок, вместо того, чтобы его нарушать. Это далекое от триумфа возвращение героя-пионера, переодетого и перевоспитанного, но по-прежнему отвечающего за упорядочивание хаоса.

После того как в фильмах девяностых мир распался, появление пионера закономерно – он пришел чинить испорченное. Как пионерские черты постепенно проявлялись в героях-сиротах, вы уже знаете. Впрочем, все новые герои детского кино описываются хулиганами, Рыжик тоже, а в Недалии она вынуждена стать принцессой и действовать с девичьей опаской, а не хулиганским напором, но это видимое контрастное раздвоение не меняет сути: она пришла, чтобы навести порядок. Новым пионерам чужда и непонятна коллективность, но функция починки неисправного