героев-пионеров в детские фильмы 2000-х годов так и ждешь, когда же вернется главный пионер советской пионерской мифологии – Тимур. В 2014 году воскрес и он: в фильме «Тимур и команда» режиссера Натальи Галузо. На каникулах в деревне современный подросток Тимур находит книжку Гайдара и задумывает создать похожий отряд, который всем помогает, все налаживает, сражается со злом, словом, охраняет мир. Бытовой сюжет о том, как научиться быть добрым, исполнен даже с нежностью к героям. По крайней мере, все трудности, мешающие современным детям помогать другим, разрешаются просто, и вдохновленные герои-пионеры, в чьем пионерстве теперь не приходится сомневаться, заходят так далеко, что спасают от сноса умирающую деревню своих бабушек и дедушек. Сохраняют прошлое, стоит заметить. Повторяют свершение взрослых героев из фильмов «Белые Росы. Возвращение» и «Киндер-Вилейское привидение».

С каких пор дети стали чутким ухом, слышащим боль былых эпох, вряд ли этот фильм ответит, но они теперь не только слышат – они помогают прошлому остаться. Официальная белорусская культура изо всех сил склоняется к прошлому, реализуя ретро-проект, и детское кино вслед за нею приучает персонажей восстанавливать, имитировать и ценить ушедшее. Официальная идеология, чьим языком вновь заговорило кино, хочет видеть детей адептами традиции, хочет, чтобы они заботились о прошлом, а не мечтали о будущем. Хорошие мальчики и девочки, крепкие реалисты не хотят наследовать отцам, инфантильным и «немного того»,– они хотят быть хорошими внуками. Их пионерское всемогущество не может расшевелить старческий какой-то, замерший мир, но стремится отстоять его перед нависшими новыми временами. Вернуть как было. И пионерам удается – хорошие мальчики снова становятся супердетьми, детский авангардизм возвращается в кино, чтобы дети снова защитили утопию – на этот раз умирающий золотой век. Обратите внимание: золотой век расположен в прошлом, это первое свидетельство культурной стагнации – подспудная установка «все хорошее уже было, дальше будет только хуже». Еще немного – и пионер научится даже невозможному: не только оберегать прошлое от смерти, но и воскрешать мертвых. Скорее всего, первым Лазарем станет бабушка или дедушка пионера – будем надеяться, он всего лишь переместится в прошлое, во времена их молодости.

Да, в 2010-е годы белорусский кинематограф забормотал языком соцреализма, вспомнив и метасюжет о том, как хаос превращается в порядок и стихийность в осознанность. Он снова стал занавешивать действительность ее украшенным подобием, какой-то благостной, идиллической иллюзией. Он вернулся к метафоре строительства и ремонта, вот только пока обходится без идеи наследования отцам, но и это, судя по всему, впереди – ведь дети уже исправляют не только взрослых, но и детей. В фильме «Необыкновенные приключения Арбузика и Бебешки», который еще не вышел на экран, когда готовилась к печати книга, пионеры показывают свою абсолютную власть над детским миром – превращают хулиганов обратно в пионеры.

А в 2018-м, после трехлетней тишины, появляется детский фильм с неудачным названием «Тум-Паби-Дум» и таким большим набором клише постсоветской кинодраматургии, что фильм кажется обобщающим. Он вселяет надежду, что таким способом завершается огромный пустой этап, но все приметы говорят, что это длится безысходная, необратимая инерция. Белорусское кино повторяет пройденное, будто надеясь отыскать в нем что-то новенькое. Много этому причин: первая, главная – чудовищная культурная астения, которая заметно усилилась оттого, что кино вновь стало подразумеваться идеологическим инструментом. Можно угадать долгий и глубокий упадок – заметны только самые безвредные его признаки: творческие поколения давно не сменяются, и даже возвращаются прошлые поколения кинематографистов с попытками якобы исправить положение. Кино стало откатываться в прошлое, к советской модели функционирования, к советским культурным кодам – и к советским авторам с той, советской творческой оснасткой, теми представлениями о детском мире.

«Тум-Паби-Дум» подтвердил, что кино притормозило на культурных моделях середины девяностых, с их зацикленностью на купле-продаже, главной метафоре общественных отношений, с их пристрастием к сиротским образам, к экзальтации и сентиментальному хэппи-энду, с любовью к порядку, главной идее постсоветской культуры. Думается, предстоит культурный откат в начало девяностых, а там, перескочив через мрачные, чересчур вольные культурные коды восьмидесятых, кино с облегчением станет перебирать образцовое пионерское наследство соцреализма.

Пока же случилось только неожиданное возвращение героя-сироты, который благополучно остался в мелодрамах начала двухтысячных. Сан Саныч, тринадцатилетний герой «Тум-Паби-Дума», воспитанник детского дома. Ему достались типичные сиротские черты: одинокий и рано повзрослевший, он взваливает на себя взрослые задачи и понемногу вырастает в героя-пионера, приводит в порядок расстроенный мир инфантильных взрослых, с которыми у него складываются родственные или похожие отношения. По сюжету Сан Саныч ищет себе родителей, дав объявление в интернете. Ему вызывается помочь неудачливый, но деятельный и обаятельный адвокат Геральд Казанович – его клиентка как раз одержима навязчивой мыслью удочерить сироту, но только точную двойницу своей погибшей дочери. Замечаете, как поверх сентиментальной трагедии из сериалов 1990-х, притом двойной, трагедии сироты Сан Саныча и потерявшей семью Марии, наслаивается фарсовый «удобный случай» из насмешливых фильмов 2000-х годов?

Старенький сентиментальный конфликт совести и стремления к выгоде недавно вернулся в белорусское кино, а в «Тум-Паби-Думе» оброс еще и эксцентричными смыслами. Итого: трагедийная тема, фарсовая драматургия, герой-сирота, сентиментальная интонация и россыпь язвительных сатирических сцен – вот новый детский сюжет. Он набирает фарсовую скорость, а Сан Саныч – фарсовых, трикстерских черт, чтобы всюду успеть, завязать несколько сюжетных линий и все их привести к концу. Он даже кажется плутом, ищет, где бы схитрить, разыгрывает без особенной надобности неумные унизительные сценки, чтобы уязвить взрослых и обвести их вокруг пальца.

Инфантильность взрослых – тоже знакомая черта, но «Тум-Паби-Дум» по-детски уравнивает понятную и естественную невозможность пережить смерть близких с глупейшим неумением сохранять самообладание. Можно решить, что у Сан Саныча есть взрослый двойник – адвокат Геральд Казанович и вместе они составляют собирательный двоякий образ «взрослого ребенка». На деле же образ ребенка расслаивается не на «маленького взрослого» Сан Саныча и «большого ребенка» Геральда Казановича, а на взрослого, разочарованного Сан Саныча и маленькую, безгласную сироту Алеську. Он жесток и деловит, она ранима и растерянна, он сам выбирает себе семью, унизительно и мстительно отказывая всем взрослым, она рыдает оттого, что ее возвращают в детский дом. Главная черта, вдоль которой образ ребенка расслаивается на двух персонажей, – воля. Ребенок, который мстит и страдает: таков его собирательный образ. А взрослый? Взрослый капризничает, притом капризы касаются самых взрослых вещей: семьи, ответственности, детской жизни. Его образ создавали все тем же приемом пародии.

Чтобы свести воедино распадающийся сюжет, громоздят и знакомые приемы из девяностых: и мотив поиска настоящих родителей, и предмет-знак, по которому в самом финале отец найдет сына, и узнавание, и отказ от родства, и случайность, которой все