это скрепляется. И возникает тот самый, из девяностых, образ всеобщего родства, словно все друг другу родственники: Мария удочеряет Алеську, Геральд берется выяснить, кто отец Сан Саныча, и случайно получает женский портрет, который узнает художник, которого Сан Саныч свел с Марией, которая боится удочерять Алеську, – и так по кругу. Сан Саныч ссорится с отцом и с Геральдом, покидает Марию и вместе с белорусско-китайской семьей, придуманной из ясных и неприятных идеологических соображений, собирается лететь в Китай, но в последний миг, стоя в неправдоподобной минской пробке, видит на другой стороне улицы Марию, которая падает в обморок. Сан Саныч бросается через дорогу, тут же появляется художник с Алеськой на руках, и с хэппи-эндом мелодраматический горшочек перестает варить.

Фильм сделан из рук вон плохо, и кажется необратимым распад языка, драматургического и кинематографического. Цветастое и крикливое, очень общее, распадающееся пространство фильма никогда не бывает интимным и личным, хотя герои проживают тяжелые личные драмы. Оно наполнено непрестанным, взвинченным движением на всех планах кадра – даже на фоне постоянно что-то мельтешит. Если присмотреться, можно разглядеть, что это взрослые натужно создают иллюзию веселой, прекрасной жизни в чудесном детском доме и чудесном городе. Это соцреализм завел единственный знакомый ему мотив «эх, хорошо в стране советской жить».

В «Тум-Паби-Дум» соцреалистическую задачу обслуживает целая сюжетная линия о детском доме – он утопически светел: коллектив как большая семья. Хорошо бы заметить, что взрослых в этом детском доме почти и нет – разве что завхоз. Удивительно, спустя девяносто лет, точно по какому-то неясному закону детское кино вернулось к образу страны детей, хорошего мира сирот, которые того и гляди станут строить светлое будущее без плохих взрослых. Плохие взрослые тоже предъявлены, только дети пока от них просто отказываются, не пускают в свою страну. Название для нее тоже придумано – «Тум-Паби-Дум», и песня поется с подходящим текстом: «Давай придумаем мир для себя, там будут жить только двое – это ты и я, напишем правила нашей с тобой игры и сочиним только нам двоим понятный язык. Ты ничего не стесняйся, это наша страна, здесь можно громко смеяться и валять дурака». Песня и дала фильму нелепое название. Стоит соединить все эти смысловые ниточки, и заглавие «Тум-Паби-Дум» наконец прочитается как «Детский дом». Против чего бунтуют дети, которые задумали создать свою хорошую страну? Для ответа на этот вопрос сюжет дает много неприятных рифм. Одна – детство как товар. Ее проводят взрослые персонажи: они детей берут и возвращают, как бракованный товар, или хотят взять, но не сходятся в цене с продавцом. Другая рифма – родство как сделка, которую легко расторгнуть. Ее ведет Сан Саныч, расторгая договор даже с родителями, которых сам себе выбрал. Можно утрируя заключить, что в самой глубине сюжета персонажи бунтуют против товарно-денежных отношений, причины и источника морального упадка. «Деньги – кака»: так на детском языке проговаривается сверхзадача фильма.

Для детской страны Тум-Паби-Дум в фильме есть емкая метафора – сцена официального, «обязательного» концерта в детском доме. Такие концерты, знаете, которые удовлетворяют только идеологов, а на всех остальных нагоняют смертную скуку. Так вот, этот смертельно скучный концерт становится ключевым событием: Мария обращает внимание на Алеську, которая и поет посредственную заглавную песню. Поет тоже посредственно, и так же посредственно, с феноменальным правдоподобием, танцуют посредственно поставленный танец детдомовцы – но концентрированная посредственность приводит зрителей в восторг, они даже кричат «браво» (нет, не оттого, что танцуют хорошо, а просто потому, что ключевая сцена, по канонам соцреализма, должна быть праздничной, феерической и выражать парадоксальную пионерскую идею экстраординарности заурядного).

«Тум-Паби-Дум» первый запечатлевает эту, «нормативную» часть современного детства – бесчисленные детские концерты, которыми одни взрослые отчитываются перед другими взрослыми о том, как хорошо живется детям. Дети – только средство выражения послушания одних взрослых другим. Так, по общему согласию, воплощается официальная идея «счастливого детства».

Сцена концерта – хорошее выражение главного свойства: и страна детей, и вообще реальность, о которой идет речь (танцоры нарочно одеты в цвета государственного флага), раздвоена и двояка. Фильм твердит о том, как трудно свести воедино нормативную и действительную реальность: нервическая радость, вот это сдавленное «нет-нет, у нас все хорошо», сквозь которое просвечивает «на самом деле не очень-то», передается всем образам фильма, а сцена концерта просто такую двоякость воплощает.

Двоякость Сан Саныча тоже ощущается с первых минут. Авторы видят героя социопатом, это значит, человеком, бесчувственным к другим людям и – вот что стоит внимания – к нормам общества. А в глубинных смыслах фильма таится насмешка над таким замыслом, похожая на те, что отпускает Сан Саныч по поводу взрослых дел. Социопатии нет в его образе – он другое: воплощение официоза, казёнщины. Он говорит канцеляритом и блестяще владеет сарказмом, знает самые нелепые правила и требует соблюдать политес, превращает любое действие в церемонию, строго следит за церемониалом и шпыняет всех за нарушение приличий, за малейшие вольности. Его хотели представить вундеркиндом и «маленьким взрослым», а представили воплощением паразитического бюрократического языка, который въедается в живой, человеческий мир и парализует его канцелярскими смыслами. «Ты недостаточно хорош» – главный посыл Сан Саныча всем, с кем его сводит сюжет. Чаще всего это читается как «Ты слишком свободен в своих привычках». Может быть, авторы собирались сказать, что без родительской любви дети превращаются в казённых солдатиков (в фильме более вежливая рифма – дипломат, чиновник, но суть та же – обезличенный государев человек). Только дав семью казённому мальчику, они, сами того не замечая, остались пессимистами, хэппи-энд косноязычно затвердил, что одна семья не ближе и не роднее другой, а значит, родства и близости не существует, сиротство безысходно. Выход, по-честному, один: Тум-Паби-Дум.

Так замкнулся какой-то большой круг. Когда-то детский кинематограф Беларуси начался фильмом о том, как пионерка из детского дома перевоспитывает пьющего отца, отвергает отвратительное прошлое ради утопического будущего. Спустя девяносто лет кино заставляет детей с тем же пионерским упорством охранять умирающую иллюзорную утопию и в то же время, отказываясь от «плохих взрослых», мечтать о новой утопической стране детей, которая, к сожалению, оказывается детским домом. Застоявшемуся детскому миру, парализованному героями-пионерами, срочно нужен герой-хулиган, который сдвинет его с мертвой точки. Срочно нужен живительный хаос, иначе, того и гляди, зарвавшемуся пионеру потребуется война. Детское кино истосковалось по настоящему хулиганству, только, дорогой боженька детства, пожалуйста, сделай так, чтобы оно не оказалось пародийным возвращением Буратино.

Заключение

Работа окончена, осталось дать заключение: какими белорусский кинематограф изображал детей и детский мир и как менялся этот образ на протяжении девяноста лет.

ДЕТСТВО

Образ детства в белорусском кино